Я, оперуполномоченный

Ветер Андрей

Он кивнул на водку, и Василёк торопливо разлил её содержимое по кружкам с пивом.

– Ну, что ли, дрогнем? – бесцветно спросил Бурый и, не дожидаясь ответа, медленно влил в себя всю кружку.

– Опа! – прокомментировал Василёк.

– Всё! – Уголовник со стуком поставил кружку, промокнул рукавом губы и, не проронив больше ни звука, двинулся к выходу.

– О каких деловых людях он говорил? – повернулся Фомин к Васильку.

– О теневиках.

– Не понимаю.

– Теневая экономика. Слышал такое выражение? Цеховики и прочие…

– Слышал что-то, – неуверенно ответил Фомин.

– «Что-то»! – передразнил Василёк и добавил презрительно: – Люди миллионами ворочают. Знать

надо… А ещё воровством хочешь заниматься!

– Я не хочу этим заниматься, – огрызнулся Фомин, – только один раз.

– Все занимаются «только один раз». А потом ещё «только один раз». И ещё. А затем на зону «один раз», а там ещё и ещё… Ради одного раза и начинать не для чего…

– Ребятки! – возле них вынырнул невесть откуда лысый мужичок, угощавший Бурого водкой. – Вижу, с уважаемым человеком ручкаетесь. Ежели что, уж не побрезгуйте моей компанией. Вдруг помощь моя для чего-нибудь потребуется, ась? Могу любой замок откупорить с полплевка. Поспрашивайте здесь, когда потребуюсь, Мыша-ка… – Он погладил себя по вспотевшей лысине и заискивающе улыбнулся. – Понимаю, у вас свои дела, я и не напрашиваюсь, ребятки. Но в случае чего спрашивайте Мышака. Тут меня многие знают… А с таким человеком, – он кивнул на дверь, где скрылся Бурый, – я завсегда готов работать…

– Я поговорю, – холодно ответил Василёк, и мужичок, поблёскивая лысиной и понимающе кивая, скрылся в толпе.

Во второй раз Угрюмый-Бурый пригласил Василька и Фомина в пивную недалеко от станции метро «Сокольники», наотрез отказавшись появляться на месте их предыдущей встречи.

– Не по нутру мне тамошняя тошниловка, – пояснил он. – Здесь мне спокойнее.

– А там что? – спросил Фомин.

– Любопытных много, ушей оттопыренных тоже, – неопределённо объяснил уголовник. – Но не в том суть… Разговор у нас будет короткий… Сматывайте вашу затею, пацаны.

– Чего так? – чуть ли не обиженно произнёс Василёк.

– Тухлое дело. Если не менты повяжут вас, то придавят с другой стороны.

– Кто придавит? – шёпотом спросил Фомин. От близости Угрюмого его начало мутить. Тигриные глаза уголовника выворачивали его наизнанку, от вида жутких шрамов на лице в животе Егора всё сжималось в холодный комок.

– Это магазин одного очень серьёзного человека, – тихо сказал Угрюмый. – Никому нельзя туда соваться. Если не схлопочете перо в бок, то будете всю оставшуюся жизнь горбатиться на него, на зоне и на воле.

– Накажет? – уточнил Василёк, делая испуганные глаза.

– Найдёт и либо порешит вас, либо возьмёт рабами. А найдёт обязательно. Под ним половина блатных ходит.

– Неужели такое бывает? – засомневался Фомин.

– Бывает, паря, – ухмыльнулся Угрюмый, показывая зияющую дыру на месте первого зуба. – У нас всё бывает… Как в сказке…

– Мать твою! – огорчился Фомин и сплюнул. – Неужели я зря голову ломал?

– Можешь и шею сломать… Пойдёмте-ка, пацаны, раздавим пол-литра. Слышь, Стёпа, – он подмигнул Васильку, – притарань нам по кружечке пивка. А беленькая у меня с собой имеется… – Уголовник постучал себя по груди, и под курткой звякнула бутылка. – Сердце греет…

– Значит, забыть надо про магазин? – спросил упавшим голосом Фомин, пока Василёк отсутствовал.

– Это уж твоё дело, паря, – рыкнул Угрюмый. – Только я, услышав совет бывалого человека, отказался бы от этой сраной затеи. Охота тебе, что ли, свободу на лагерь менять?

– Но ведь не все попадаются…

– Знаешь, каждый из нас начинал одинаково. Я тоже считал себя самым ушлым, думал, что никто меня за яйца не прихватит. А вот сцапали, и не смог я выскользнуть. Глупость меня поманила, я и заглотил крючок. Только сорваться с него мне уже не удалось… Одна ходка, другая, третья… И вот нормальной жизни у меня и не получилось. Ты думаешь, что урки – народ счастливый? Нет, паря, это мы только друг перед другом щеголяем, деньгами сорим, когда есть чем сорить. Как на духу скажу тебе: тухло нам живётся. Каждому хочется, чтоб дом был, баба надёжная, детки швыркали туда-сюда. Зона ничего этого не даёт. Только зубы вышибает да хребет ломает.

– Чего ж вы не порвали с этим? – проговорил Фомин.

– Не смог… Помнишь, как в песне: «Меня засосала опасная трясина»… Это про меня. И про него, может… – Угрюмый кивнул на вернувшегося с пивом Василька. Тот глупо хихикнул. – Поначалу кажется, что легко отвязаться от всей этой швали, а получается, что западло. Увязаешь по уши раз и навсегда… Тебе тут денег мало? А на зоне их вообще не будет. Там вообще ничего не будет, кроме режима и бесконечных шмонов. Там на ментовские порядки ещё и воровские законы накладываются, паря, а они покруче будет, чем тутошние сопли. А провинишься перед паханами, тебя опустят.

– То есть? – не понял Егор.

– В очко поимеют, – равнодушно пояснил Угрюмый.

– Как так? – В животе Фомина похолодело.

– Очень просто: вставят и попользуются тобой вместо бабы. А то ещё по кругу пустят. А потом ты станешь считаться неприкасаемым, и никто с тобой после этого не посмеет даже разговаривать, шарахаться от тебя будут все, кроме таких же опущенных. Но если ты вдруг нарушишь закон, то тебе заточку под ребро всадят. Хочется тебе такого?

– Нет, – искренне признался Фомин.

– Мне бы такое рассказали в своё время, так я бы ни за какие коврижки не пошёл воровать. Только у меня наоборот получилось: падла одна меня всё заманивала, красивую жизнь обещала. И понеслось… Мне шестнадцати ещё не исполнилось, а я уже в колонию отправился. А у малолетних всё куда чернее, у малолеток мозгов совсем нет, всё на надрыве, без тормозов. Там уж ежели бьют, то до озверения. Если издеваются, то так, что потом в петлю только и остаётся башку сунуть. А вышел я, когда мои бывшие дружки уже в армии тарабанили, а то и в институте были. Чего пялишься? Думаешь, у меня не было таких, кто теперь в люди выбился? Были, паря, разные у меня приятели были, только многим я теперь ни в жисть на глаза не покажусь, потому как стыдно… Да, пацан, стыдно и горько… Один-одинёшенек остался. Куда сунуться? С кем хотя бы покурить? Меня после моей отсидки нормальные люди сразу сторониться стали. Пришлось искать тех, с кем в колонии время коротал. А у них жизнь общая, выбор привычный. Опять кража, опять ходка. Только теперь уж подольше… Так что ты погляди на меня и покумекай: надо тебе такое?

– На зону не хочется… – Фомин отрицательно мотнул головой. – Страшно там…

– Когда привыкнешь, то не страшно. Но до тех пор ночами не спишь. Там ночами своя жизнь: винище тайком вносить и наркоту тоже, вертухаям башлять, сукам глаза выкалывать и языки отрезать…

– Каким сукам? – подавленно спросил Фомин.

– Суками там называют тех, кто у ментов в стукачах бегает, – равнодушно пояснил Василёк.

Угрюмый плеснул водку в пиво. Когда он снова заговорил, Фомин уже почти не воспринимал его рассказ в форме конкретных слов; всё, что он слышал, постепенно превращалось в какую-то вязкую удушливую массу, наваливалось на него, как клокочущая людская толпа, тянула в разные стороны, кричала в уши, вырывала волосы, выворачивала руки. Слова Угрюмого залили окружающее пространство тяжёлой болотной топью, впрыснули в сердце Егора Фомина ужас, затопили его сознание истерично бьющейся мыслью: «Подальше от этого человека! Подальше от них всех! К чёрту эту затею! Буду жить, как жил раньше!»