Я, оперуполномоченный
Шрифт:
– Я тебе уже ответила: займись психологией. Влезь в неё поглубже.
– А дальше? Исправить-то я ничего всё равно не смогу.
– Тебя интересует вопрос «почему» или вопрос «как изменить жизнь»?
– Для начала хотелось бы узнать причину. А уж изменять жизнь не я должен. Я – сыщик. Моя функция – искать и находить преступников.
– А кто будет изменять жизнь? – Лицо Веры сделалось жёстким, глаза смотрели требовательно. – Кто будет воспитывать детей, чтобы они «правильно» мыслили? Это тоже твоя работа. Мы с тобой – неотъемлемая часть государства, причём такая часть, на которую возложены куда более серьёзные и ответственные задачи, чем на какого-нибудь
– Легко сказать… Мы уже столько говорили с тобой на эту тему…
– И будем говорить снова и снова, потому что для тебя это больной вопрос и для меня тоже.
– Как отвадить людей от преступлений? Ужесточать законы?
– Ужесточение ни к чему не приведёт. Даже при самых суровых режимах преступность никуда не девается. В сталинские времена были уголовники, и в гитлеровской Германии их было пруд пруди. И на зоне строгого режима тоже совершаются преступления. Но ведь не все становятся преступниками. Вон сколько людей порядочных! – Вера взмахнула рукой, словно охватывая безбрежное пространство за стенами квартиры. – И далеко не у всех в голове роятся мысли о воровстве… Одних останавливает страх перед возможным наказанием, другим просто не позволяет совесть. И тех, которые следуют голосу совести, ничто не способно своротить с выбранного ими пути. Они живут с твёрдым знанием своей правоты; хотя это, наверное, всё-таки не знание, а что-то иное, может, что-то божественное…
– Какое ещё божественное? – нахмурился Виктор. Он не любил слово «Бог» и его производных. За этим словом ему всегда мерещилось что-то психологически неправильное, что-то обманывающее, что-то шарлатанское. – Я уже не первый раз слышу от тебя про Бога.
– Во-первых, не цепляйся к словам, – одёрнула его жена. – Во-вторых, о Боге я совсем не говорила. Я пытаюсь рассуждать о врождённом чувстве правоты в людях. Но я не знаю, как это объяснить. Этого никто не знает. Я говорю «божественное», потому что не в силах дать другого определения этой стороне человеческой природы. Дело в том, что есть вещи незыблемые, вечные, которые произрастают из самой земли, входят в человека с молоком матери… Даже не так, совсем не так… Не они входят в нас, а мы вступаем в их мир: в мир ощущений. Видишь ли, я убеждена, что мораль – от ума, а совесть – от природы, от Бога…
– Ты опять!
– Опять, потому что надо как-то назвать то, чего мы не умеем объяснить. Я тебе не про старичка с палочкой твержу, воспевая которого надо лоб разбить о церковный пол. Я тебе про силу Природы, силу Жизни, силу Возрождения говорю. И хватит таращиться на меня, Витя, как на идиотку! Я не богословием занимаюсь, между прочим, а вполне конкретными материальными проблемами, как и ты, но ведь есть что-то выше нас, больше нас, значительнее нас. Ты понимаешь? Химические и физические процессы, происходящие в наших организмах и вокруг нас, зарождение и развитие мыслей – всё это строго упорядочено, всё это продумано и точно взвешено, хотя нам кажется, что всё происходит стихийно и что человек открывает какие-то новые законы. Нет, Витя, всё давно существует именно так, как оно есть, со всеми своими «непознанными» законами и «тайнами».
Он недовольно дёрнул плечом.
– И ты полагаешь, что это сделал Бог?
– Я не думаю, что это сотворил Бог, но я считаю, что это и есть Бог. Если тебя коробит это слово, придумай другое, – с готовностью предложила Вера. – Я не стану возражать.
– Ничего я не стану придумывать… И вообще не понимаю, почему тебя так привлекает эта тема… Бог! Взбрело же тебе в голову! Без пяти минут прокурор, а о Боге разглагольствуешь!
– Будь добр, дорогой, выбирай слова, – строго произнесла Вера. – Я не разглагольствую, а разговариваю с тобой. Если тебе что-то не нравится или ты не способен чего-то понять, то скажи об этом прямо. Раздражает тебя моя постановка вопроса, так и признайся в этом. Ты недоволен чем-то, я вижу, только не сваливай причину своего недовольства на меня, милый…
– Прости, Верочка, просто я не люблю всяких таких рассуждений. – Смеляков наклонился и поцеловал жену в шею.
– Каких «таких»? – Она отклонилась от него.
– Мне кажется всё это бесполезной тратой времени – просто воду в ступе толчём. Не нужно никому вдумываться в то, что невозможно осознать…
– Глупый ты, – вздохнула она. – Пугают тебя какие-то вещи, останавливают. Так, кстати, с большинством в нашей стране. Впрочем, и во всём мире тоже так. Я же хочу, чтобы ты за горизонт научился заглядывать, а ты к словам придираешься… Слово «Бог» его, видите ли, испугало…
– Да не испугало меня ничего! Ты и сама в Бога не веришь.
– А я тебе вовсе не про веру толкую, не о религии говорю. Речь о другом.
– Да ни о чём нет речи! – начал раздражаться Виктор.
– Что ты злишься на пустом месте? Ты хочешь, чтобы я говорила только то, что тебе нравится? Не выйдет, милый мой!
– Не переворачивай всё с ног на голову…
– Это ты переворачиваешь. Мы спокойно говорили, и вдруг ты начал выходить из себя. А причина – всего лишь слово, которое ты не приемлешь. Мы даже не о религии говорили, о преступности, но ты взял и прицепился к одному-единственному слову!
Она возмущённо поднялась со стула и вышла из комнаты, хлопнув дверью. Виктор услышал, как Вера прошла на кухню.
«Дурак, – выругал он себя. – На пустом месте устроил сцену… Надо уметь молчать. Мало ли что мне не по вкусу… И что я в самом-то деле придрался?»
Он медленно опустился на диван и удручённо свесил голову.
Дверь в комнату распахнулась.
– На твою долю заваривать чай? – услышал он голос жены.
Посмотрев на Веру печальными глазами, он кивнул, затем рывком встал и проговорил:
– Верочка, извини… Болван я, честное слово.
– Болван, – кивнула она. – Хорошо, что не злобный болван, а то бы я за тебя никогда не пошла.
Он невесело улыбнулся:
– Спасибо на добром слове.
– Ты не забыл, что вечером нам идти к Жуковым?
– Забыл! – Он виновато развёл руками.
– Ты о чём-нибудь, помимо работы, умеешь думать, Витя?
– Умею. – Он шагнул к жене и привлёк её к себе. – О тебе постоянно думаю.
Его руки скользнули к её бёдрам.
– Пусти! – тихо, но строго сказала она. – У меня чайник на плите…
– Слушай, а чего вдруг Жуковы пригласили-то нас? – Виктор отпустил Веру.
– На фильм зовут, – подсказала она.
– Ах да! – вспомнил Смеляков и шлёпнул себя ладонью по лбу. – Точно! Борька говорил, что это какой-то редкий фильм.
– «Последнее танго в Париже» Бертолуччи.
– Точно! Лена про этого режиссёра что-то рассказывала, вроде известный он очень.
– А за фильм этот, Витя, могут впаять несколько лет.
– Ну да?
– Уже был такой случай, – сказал Вера. – Владельца видеомагнитофона обвинили в том, что он устроил притон, показывал порнографические фильмы.