Я останусь с тобой навсегда

Павлова Нина Александровна

Беглец

Пустой причал… Даль под завесой серой. Бессрамно в ссорах изводясь на крик, надеясь корм найти в камнях замшелых, вдоль берега блуждают семьи птиц. В жемчужных комьях синь дрожит заметно… Небеспричинно зыблется вода: её пролётом сжал в объятьях ветер и упорхнул, опомниться не дав. В бескрайности вуалево-туманной исчез, себя заставив ревновать. Что было то… любовь…? Иль жест обманный? Суть, окромя его, другим не знать. Возможно, вьётся он сейчас над полем, а может степь пытается будить… Не укротить его характер вольный, его не приковать, не приручить. Да и зачем? Вернувшись, он как прежде: продрогший,

неприкаянный в пути, прильнёт к волнам со страстью сумасшедшей, и снова море беглеца простит.

Одинокий дом

Во степи, средь трав белёсых, невысокий, с виду прост, он стоит, обшитый тёсом, будто бы в пригорок врос. Без замков и без заборов… Всяк, в него вошедший — гость. По жилплощади просторной невозбранно бродит пёс. Вплёл ковыль в себя ромашки и разлёгся под окном. Душно. Створки нараспашку. День, а в горнице темно. Сжатым в складки шторам тесно, женский взгляд направлен вдаль; он без радостного блеска, в нём тревога и печаль. Пахнет нежно белый донник, клевер тянется к земле, небо рвут раскаты грома, первых капель виден след. Дождь… И вдруг в глазах зелёных засиял счастливый свет — по тропинке узкой к дому приближался человек.

Скромное желание

Дождём декабрьский день умыт, фрамуги запотели… а мне так хочется зимы с морозом и метелью. Чтоб не ручей, поющий вслух, сбегал по водостоку, а сказочно-волшебный пух шуршал, касаясь окон. Чтоб вечером к стеклу прильнув, хотя бы ненадо^'лго, увидеть кипенную мглу и замереть в восторге. А утром, вместе с солнцем встав, заметить, тюль раздвинув, что на деревьях и кустах, алмазов ярче иней. Хочу, чтоб пахло Рождество, как в детстве леденцами, чтоб чудом колокольный звон, чтоб лошади и сани.

Дачное

«Мя^'у», «Мя^'у» здесь с раннего часу поётся, в незакрытой калитке замок дребезжит, нет зеркал \окромя небольшого колодца\ и в старинной обрамке без стрелок часы. На полу в беспорядке журнальные пачки, сверхизысканной мебели в комнатах нет, ни паласов, ни штор, занавеской прозрачной можжевеловый воздух в открытом окне. Над горами, волнистый туман разрывая, ночь по склонам неспешно спускается вниз… Несмотря на дневную жару вечерами — здесь прохладно и царствует нежная тишь. Слух романсом и блюзом ласкает гитара. Стол бесскатертный … месяц над ним вместо люстр. А «Медведицы» тянут ковши к самовару, видно запах лимонной мелиссы им люб. Перевитый ажурно цветастостью разной, тонет сад мой в волшебной живой красоте. Для меня здесь… под сенью божественных красок — воскресеньем святым каждый прожитый день.

Звени… гитарная струна

Грустно тишь вдыхая долгую, с бантом волн морских синей, прислонясь к обоям шёлковым, ты молчала много дней. Вспомни дружбу неразлучную, бережно ко мне прильни, звон разлей и в дни не лучшие стань спасением моим. Из души, любовью раненой, лёд дыханьем растопив, без рыданий и стенания боль на волю отпусти. Переливами искусными к нервам нежно прикоснись, по озябшей коже чувственно переборами пройдись. Охмеляй до слёз звучанием, незаметно трепеща… сердцу, звоном струн натянутых, горы счастья обещай.

Мне некуда спешить

Конечно грацией уже я не богиня и красота… увы… уже не та… но несмотря на полновесные причины претензий не имею я к годам. Меняет время всё. Я тоже изменяюсь: седая прядь меня не тяготит… от стрессов безрассудных сердце отдыхает и в мыслях… я безгрешная почти. Кортеж из поцелуев первых и не первых не доставляет треволнений мне, в архиве стопкой пожелтевшие конверты, отпущен чёлн несбывшихся надежд. Мне некуда спешить… дым осени мне сладок; лебяжьим стадом облака плывут… окидываю высь я безмятежным взглядом и радуюсь тому… что я живу.

ОТЕЦ

Давно живу, но до сих пор я перед хамами робею, роняет внучка мне в укор: «Ты защищаться не умеешь. Пожёстче надо быть в словах. Послать не бойся — это модно». Возможно, что она права… кто нынче ценит благородность…

* * *

Я помню крёстный мне привёз из отпуска в подарок мячик, а через час… в резину гвоздь воткнул, смеясь, соседский мальчик. Комок обиды проглотив, прокол я пальцем придавила, пыталась жизнь мячу спасти, но ничего не получилось. В минуты горькие казалось, что с ним мы вместе умираем. Обняв его, я допоздна скрывалась ото всех в сарае. Сидела пальчики сцепив, бегущих слёз не вытирала, клялась \под всхлипы\ отомстить; мне так подарок было жалко. В беседе мысленной с собой я ненавидела мальчишку… Месть затаив, пришла домой с лицом чумазым и поникшим. Отец, чинивший сапоги, увидя взгляд зазлобы полный, на лавку рядом посадил, пригладив спутанную чёлку, сказал: «Обидчика прости. Сложнее в жизни ждут сюжеты, но даже зла сполна вкусив, останься, дочка, ЧЕЛОВЕКОМ».

Ах… как же вы раньше мне нравились

Ну… экий вы, право, стеснительный. Входите. Не стойте в двери. Закончен сезон отопительный, позвольте, её затворить. Ещё… сырость в комнату просится. Прощается плачем весна. Вы трость опустите в зонтовницу, зачем вам в квартире она. Тирольку повесьте… где хочется — запретов на гвоздики нет. Спасибо большое за розочку, за милый смешной комплимент. Не в кухню… уже мы не школьники… В гостиную… солнечней там. Идите… к журнальному столику, туда самовар я подам Не бойтесь за скатерть… вы можете тарелку придвинуть к себе. Берите… берите… творожники, конфеты, печенье, щербет. Чего же вы паритесь в курточке? Хоть стиль вам спортивный идёт, не спрятать за змейкою тучности, расслабьтесь… снимите её. И… что вы смущаетесь, полноте, уже не семнадцать нам лет. Я тоже… как видите, полная… устала от частых диет. Вдыхаю чай, пахнущий травами. Ваш взгляд не волнует меня. Ах, как же вы раньше мне нравились! За что? … не могу я понять.

Кассандре

Третий месяц уже я как будто с планеты другой… не обижусь /ей богу/ кто пальцем крутнёт у виска, я спокойно жила, образцово мой выглядел дом, а теперь… а теперь ни его, ни меня не узнать. То ли это беда, то ли нет… Нынче в сердце моём тарарам, чтоб в квартире день каждый порядок блюсти, я, бывало, юлой заведённой вертелась с утра, чтоб не всё по местам, я и мысль не могла допустить. Дни теперь кувырком, поломался размеренный ритм, сострадание к ней изменило меня донельзя: нынче /даже в жару/ я страшусь настежь окна открыть, отлучаясь на час, на минуту боюсь опоздать. Млею я, уловив виновато-прищуренный взгляд, любопытной Касюне осколки не ставлю в укор, не скрываю улыбки, ответно ей глядя в глаза… мне ни капли не жаль эксклюзивный баварский фарфор. Тишь звеня расползлась по углам. Ночь похожа на день, не скупясь освещает луна небезгрешную твердь; прижимая пушистый комочек поближе к себе, я шепчу: «Спи спокойно, «мой нежный, мой ласковый зверь».

Кассандре в день рождения

Заметнее стала в движениях томность, цвет глаз стал ещё золотей, сегодня Кассандра уже не котёнок в лукошке мала ей постель. Не скачет она от тарелки к тарелке, что светская барышня ест, бесхитростно щурясь, Кассандра-кокетка вниманием жалует всех. В края занавески когтями вцепившись, трубою хвост пышный подняв, в оконные стёкла уставясь, бесслышно кивает она воробьям. Шалунья в вазонах цветы не жалеет, жуёт лепестки свежих роз. Хотя у Касюни характер добрейший, не терпит она пылесос. Мурлычет во сне беззаботное чудо, лучащийся ангел земной, проснувшись на зорьке хозяев не будит, не надоедает собой. Душа не вмещает блаженную радость, растроганно сердце щемит, когда это чудо уляжется рядом и носом коснётся щеки.