Я останусь с тобой навсегда

Павлова Нина Александровна

Шалая звезда

Огнём поверхность неба рассекая, вниз шалая торопится звезда. Летит к земле стремительно, не зная, что ей не приземлиться никогда. Безумная… спешит незванной гостьей таинственным законам вопреки, и тянутся за узкою полоской похожие на свечи огоньки. Не дав ей шанс, наступит крах мечтаньям, прервёт полёт незримая рука, дым белый во мгновение растаяв, осядет на плывущих облаках. Не будет в небе шума никакого из-за несчастья со звездой одной, холодные светила завтра снова зажгутся над Вселенной в час ночной.

Крещёная волной

День уходит… Осенняя пряность, пропитав

интерьер, затаилась в углах; на кокетливость штор полотняных тень бесстрастных лучей кружевно улеглась. Издали^' синеву обнимая, безбоязненно взгляд мой скользит по волнам… а когда-то штормтрап покоряя, я молила: «О боги, спасите меня»! Море дерзко, в мой день именинный ледяною водой окатив выше глаз, оплело неземной паутиной… так… что кожа моя с ним навеки срослась. Опускается дымчато вечер. По холмам бирюзовым блуждает мой взгляд, не забыв дом у маленькой речки, я сегодня машу вслед большим кораблям.

Мне бы к маме на неделю

На душе с утра метелит. И на улице метёт. Мне бы к маме на неделю — растопить сердечный лёд. К ней котёнком прижимаясь, под сухих поленьев треск рассказать, как мне бывает одиноко вдалеке. Внемля мудрости утешной, мокрый нос в халат уткнув, под молитву безмятежно в царстве рук её уснуть. Пробудившись, утром рано с песней в горнице прибрать… Для меня в родных пенатах стала б мелочью хандра. На душе с утра метелит. И на улице метёт. Мне бы к маме на неделю — растопить сердечный лёд.

Рыжее чудо

Откуда ты, рыжее чудо, подарок нежданный с утра, чтоб не был Пиратом обскубан, а ну-ка бегом со двора! И что ты прищурил глазищи, страдальческий делаешь вид, нос розовый в ноги мне тычешь; налью молочка… потерпи… Какой же ты, право, ледащий. Что чешешься? Блохи небось? Ну ладно… запрыгивай в ящик, незваный до завтрака гость. Красавчик… что золота слиток, откушал и тут же ко сну. Да ты, брат, породы элитной… А может ты осени внук?

И всё повторится сначала

«УЧИТЕЛЬ! ПЕРЕД ИМЕНЕМ ТВОИМ ПОЗВОЛЬ СМИРЕННО ПРЕКЛОНИТЬ КОЛЕНИ!»

Посвящается моей любимой учительнице русского языка и литературы

Шепеленко Наталье Карповне

Улетят журавли, дождь дороги размоет, с силой буйною ветер листву разметёт, обнажившись, деревья застынут в покое, и опять в «однокомнатном доме» её терпкий дым разольёт чай с лавандой и мятой, плечи нежно обнимет пуховый платок, раньше звёзд загорится настольная лампа, лягут стопки /тетрадей в линейку/ на стол. Сняв очки… ровно в полночь она, не вздыхая, приготовит к утру шарф и платье плиссе, как всегда… на шесть тридцать будильник поставит, чтобы школьную дверь отворить раньше всех. Спать ложась, плотно сдвинет она занавески, только мысли во тьме перерыв не возьмут, будет перед глазами мелькать разноцветно не усыпанный розами пройденный путь.

Репей

Эх, Собака ты, Собака, ты чего идёшь за мной? Видеть, думаешь, мне сладко взгляд отчаянно-больной. Знаешь что, подходом тонким сердце де^'вичье не рви. Зря не ластись к незнакомке, ей сейчас не до любви. Не таращь свои глазищи, грустью их не рассмешишь, разумею… взглядом ищешь струнки слабые души. Что же ты понять не хочешь, мне тебя не взять домой, не могу тебе помочь я, этот город мне чужой. Слушай, чётко объясняю, болью душу не томи. Где твой паспорт? Где? Не знаешь… Как билет тебе купить? Ты привязчива, однако, что ль от холода дрожишь? А… давай-ка ты, Собака, мне в вальсочке покружись. Супер! Ешь теперь сосиску. Да не прыгай, больше нет. Хватит шарф мой новый тискать… Что с тобою делать мне? Может вместе на коленях у вагона мы споём, проводник нас пожалеет и возьмёт в купе своё. Слушай, выход есть умнее … сдам сейчас я свой билет. Я ночным могу уехать… в принципе, не к спеху мне. Жди. Куплю я бутерброды. После трапезы, Репей, в частном секторе побродим — не без добрых мир людей. Ладно… ладно обнимайся… Сердце как стучит твоё. Мы найдём тебе хозяев… обязательно найдём.

Счастливое детство

Скрылось давно за далями детство… но и сегодня помнятся мне: райская мягкость панцирной сетки, пахнущий солнцем бабушкин хлеб. Первая кукла в платье невесты. Первый азарт — в пристенок игра. Класс, озарённый солнечным светом, букв и слогов танцующий ряд. С корнем годам из сердца не вырвать: валенок новых тёплый уют, в клетку пальто (с расчётом на вырост), мягкий отцовский шарф от простуд. Фикус /богатство/ горницы низкой, в красном углу лампадки фитиль, в сахарной пудре мамины птицы из «золотой» пасхальной муки. Банька в яру… купанье в кадушке, первой пластинки чу^'довый звук, розовый вереск в марте цветущий на островках песчаных в лесу. Мне за столом без вилок, салфеток есть не пришлось безе и буше… Без чужеземных сникерсов детство светлой порой осталось в душе.

Ностальгия

Вздыхает простуженно март полусонный. Клубками седыми туман на горах. Опять раздождилось… опять вместо солнца за окнами мутный и давящий мрак. Кружа^'т беспорядочно тёмные тучи, холодные струи бегут по стеклу, у запертой форточки ветер канючит с надеждой, что кто-то откроет ему. Тоскливо… И память, под шифера скрежет, уносит туда… где нет стен меж дворов, где в зимнюю стужу, под солнышком нежась алмазно искрит белоснежный покров. Туда… где от влажных поленьев сосновых по комнатам запах янтарный разлит, где стены в портретах родных и знакомых, а в красном углу Богородицы лик.

У сказок счастливый конец

Я в цирке… Наездница смелая скачет. Арена, как в прошлое шаг… там слушаю сказку о Розе циркачке, вцепившись в отцовский пиджак. Обидно, что девушка любит так слепо пустого красавца борца… Мне хочется крикнуть: «Зачем тебе этот? Не пить в жизни воду с лица.» Под ситцем линялым сжимаются мышцы, я Розу хочу защитить. Мне нравится клоун весёлый и рыжий, дарящий гимнастке цветы. Не будет она пусть красавцу невестой! Так хочется ей подсказать: «Жених твой тебя называет принцессой и преданно смотрит в глаза.» Под куполом цирка Розетта звездою. Вдруг ахнул в безумии зал…. Силач растерялся, а клоун спокойно гимнастку, как мячик, поймал.

* * *

Я в цирке… полвека с тех пор пролетело сползает слеза по щеке… Гимнасты летают, что ангелы в белом; у сказок счастливый конец.

Попутчики

Скорый ждал к отправленью сигнал. На вопрос: «Разрешите войти»? Вы, услышав ответное: «Да» — с удивленьем застряли в двери. Снег… А я не забыла ещё — стук колёс, непроглядную ночь, до утра разговор ни о чём, по стеклу… вниз сползающий дождь. Кроме нас никого нет в купе, я не вслух, став на миг к Вам спиной, посылаю спасибо судьбе, нам позволившей встретиться вновь. Сеет свет полинявшее бра, мы опять говорим ни о чём, обжигаясь, как в тот/ прошлый раз/ чай горячий с баранками пьём. Быстро мчит, извиваясь состав, я как будто в нечаянном сне. Близорукие щуря глаза, нежно Вы улыбаетесь мне. Полночь. Холодом дышит стекло, рама узкая в кромке седой… мы негромко ведём диалог, не законченный нами весной.