Я останусь
Шрифт:
А теперь он отмахивается от моей помощи, выгоняет. Злится и боится. Сжатый кулак на бедре, зубы стиснуты, а по виску стекает капля пота, прочерчивает дорожку по небритой щеке. И я смотрю на эту каплю, на заострившиеся черты бледного лица и понимаю, что черта с два я уйду. Не сейчас – это уж точно. И не позволю ему злится на мои глупые слова. Не позволю выставить меня за дверь. Сама уйду. Потом. А пока…подныриваю под его руку, перекидываю через плечо, оплетаю руками талию.
— Идем, нам нужно отдохнуть.
И он поддается. Тяжело дыша, не говоря ни слова и почти не опираясь на меня. Он ложится на самый край, скручивается в клубок,
Подбираюсь к нему, обнимаю со спины, подстраиваюсь под него и с удивлением отмечаю, как идеально мы подходим друг другу, даже в такой вот напряженной позе. И ощущение, будто я, наконец, дома. Так, словно мой дом – этот горячий и подрагивающий мужчина. Вздыхаю, затихая за его спиной, дыханием щекоча его затылок. Кому я вру? Мой дом там, где он. Рядом с ним.
— Что… — произношу и осекаюсь, не зная, что спрашивать. Как спрашивать? О чем? Что сломало тебя, мой дорогой соседушка? Что так перемололо и выплюнуло доживать, ведь не жизнь это вовсе с такими-то приступами? Игорь молчит. Даже странно, ведь раньше он умел читать мои мысли. Почему же сейчас молчит? Уснул? Легкое касание пальцев обжигает мое запястье. Нет, не спит. Ждет. — Почему ты ушел? — я не уточняю, когда. Он должен понять, а если нет – я больше не буду задавать вопросы.
Он понимает.
— Мама умерла, — сипло, на рваном выдохе. И жгучая обида разматывает свои ядовитые кольца. Ему сообщили тогда, по телефону? Я помню, как изменился его взгляд: стал жестким, ледяным. Но подо льдом таились живые эмоции. Они ярились, норовя выплеснуться наружу. Чем? Помню, как запнулась на этом его взгляде и не смогла пошевелиться. Даже после его ухода я еще долго стояла в распахнутых настежь дверях, не веря в произошедшее. А он…он ничего не сказал. Не позволил…не дал мне шанса быть с ним рядом, когда ему это было нужно. Или нет? С чего я вообще решила, что нужна была ему? Я, а не его жена? От мысли о той женщине горечь оседает на языке, и тошнота застревает в горле.
— Марусь, — Игорь притягивает меня, вжимая в свою широкую спину, одним голосом загоняя поглубже непрошеные мысли. — Расскажи что-нибудь.
— Сказку? — хмыкаю, не сдерживая сарказма в голосе.
— Сказку, — я не вижу его лица, но уверена – он улыбается. — Мне мама всегда на ночь читала. Пока я в училище не поступил. Но даже в общаге, знаешь, я заснуть не мог, пока ее голос не услышу. Пацаны надо мной смеялись.
Он рассказывает о матери, о своей учебе в летном училище, согревает своими воспоминаниями, и губы сами расплываются в улыбке. Ну и кто кого просил сказку рассказать?
Я слушаю тихий голос, короткий смех, обрывающийся тягостным молчанием. А потом снова голос, сорванный, как после долгого крика. И узнаю столько нового, что боюсь пошевелиться, чтобы не спугнуть его откровение. Такое нужное еще пять месяцев назад. И такое болезненное сейчас. Но я слушаю, запоминаю каждое слово. И невольно улыбаюсь его нежности, когда он говорит о семье. Делится, как его старший брат Дима из-за неразделенной любви бросил карьеру в столице и умотал на Алтай рядовым спасателем. И как сам Игорь до одури полюбил горы, заменившие ему утраченную высоту. Вспоминает, как с Саней Зубиным корпел над планом его первого веревочного парка, как придумывал трассы и первым проходил каждую, не единожды балансируя на грани. И я перестаю дышать, когда он говорит об опасности, как о чем-то обыденном. Как будто рисковать жизнью для него – норма. И это пугает до спазмов.
Он замолкает на полуслове, переворачивается на спину и укладывает меня на себя. Щекой устраиваюсь на его груди, пальцами выводя узоры по его футболке, ноги прячу под его, обхватившими, связавшими, чтобы не сбежала. Да я и не собираюсь. Нет сил. Даже возмущаться не хочется, просто наслаждаться тем, что он рядом. И плевать на все. Игорь гладит меня по спине, нежно, а в его груди мерно стучит сильное сердце, убаюкивая.
– Марусь, у меня к тебе просьба, - голос Игоря звучит тихо.
– Угу, - сейчас я, пожалуй, соглашусь на что угодно, лишь бы вот так согреваться в его сильных руках и понимать, как же мне этого не хватало. Все те пять месяцев, что я выжигала из себя все мысли об этом человеке, эмоции, ощущения – мне, оказывается, не доставало его горячего дыхания, сильных рук, будоражащих кровь, его прикосновений. Его не хватало, как бы я себя не обманывала.
– Марусь, что скажешь?
Кажется, я что-то пропустила.
– Для меня это очень важно, - продолжает уговаривать Игорь, поглаживая мои плечи, вдоль позвоночника опускаясь все ниже, задерживается на талии и снова вверх, не позволяя себе переступить одному ему видимую черту. А я не могу понять, чего он от меня хочет. Мне бы только поспать. Спать хочется до одури, а его руки мешают, рождая в теле мягкий огонь, тугим комком скручивающийся в солнечном сплетении. Черт, а ведь он только гладит мою спину! Сон ветром сдуло. Упершись подбородком в грудь Игоря, заглядываю в его напряженное лицо. Вид серьезный, только в глазах цвета золота странный блеск. – Это просто вопрос жизни и смерти.
– Серьезно? – не сдерживаюсь я, изогнув бровь. – Чьей?
– Моей, - покаянно вздыхает Игорь. – Моей счастливой холостяцкой жизни, Марусь. У моей мачехи просто идея фикс женить меня. И стоит мне появиться в пределах ее видимости, как рядом со мной оказывается очередная претендентка на мою фамилию.
– И ты тоже, Брут, - усмехаюсь, наблюдая, как Игорь изгибает в удивлении бровь…
… - Мари, это вопрос жизни и смерти, - канючит Фил, наматывая круги вокруг моего рабочего стола. Мешает, гад, отвлекает. И камни рассыпаются по поверхности, так и не собравшись в узор. Да чтоб тебя, француз чертов! Сколько раз просила не мешать мне, когда я работаю. Нет же, приперся и снова на жизнь жалууется. И зачем я ему только ключи дала? Ох, я тебе устрою, Фил. Вдох-выдох. Откладываю в сторону пинцет, снимаю очки и смотрю на взъерошенного блондина, изображающего молящего кота из Шрека.
– Чьей жизни, Фил? – скептически смотрю на друга.
– Моей, Мари, - вздыхает Фил, зарывшись пальцами в и без того взлохмаченные волосы. – Моей счастливой холостяцкой жизни, Мари.
– Даже так? – откидываюсь на спинку стула, скрестив на груди руки. – Что на этот раз, Фил? Снова перепил и оказался в постели с барышней? Или у твоей новой пассии нашелся защитничек?
– Очень смешно, - кривится Фил. – Только все гораздо хуже.