Я Пилигрим
Шрифт:
– Нам необходимо взяться за это прямо сейчас – прежде чем дело будет закрыто.
– Нет, мои начальники уже покончили с ним.
Я изо всех сил старался сохранить самообладание.
– Если окажется, что я прав, а полиция успеет избавиться от трупа и вернуть паспорта всем причастным к этому делу, вашему начальству предъявят большие претензии. Причем на самом высоком правительственном уровне.
Кумали колебалась. Другие матери попрощались с ней и с ее продолжавшим отвешивать поклоны сыном. Пора было вести детей в школу.
– Сейчас я никак не могу ехать, – сказала Лейла. – Надо оставить ребенка у няни. На это потребуется время, моя машина сломана…
– Я вас подвезу, – сказал я, показав на «фиат».
Видимо, мое предложение ей не понравилось, но и возразить было нечего, поэтому она кивнула в знак согласия. Малыш, наоборот, решил, что это здорово, и взял меня за руку. Я повел их к машине.
Кумали открыла заднюю дверцу, впустила сына и устроилась рядом с ним. Не очень похвально для женщины-мусульманки садиться в машину к человеку, которого она едва знает. Ехать рядом с водителем было бы для нее и вовсе немыслимо.
Пока она давала мне указания относительно дороги, я бросил через плечо:
– Вам следует позвонить в офис и сказать, что, поскольку возникли новые обстоятельства, необходимо задержать отправку дела в Анкару.
Кумали ничего не ответила. Я заглянул в зеркало заднего вида и увидел, что она взирает на меня с ледяным выражением лица. Оно не изменилось с тех пор, как женщина услышала мое предложение, но тут уж я ничего не мог поделать. Через мгновение она все-таки вытащила мобильник и стала что-то говорить по-турецки.
Закончив разговор, женщина сказала, что оставила сообщение шефу и попросила нескольких своих коллег подъехать на южную оконечность мыса для встречи с нами. Вызывает подкрепление, решил я, но никак это не прокомментировал. Мальчик начал что-то оживленно лопотать по-турецки. Взглянув в зеркало, я увидел, что Кумали внимательно его слушает. Было очевидно: женщине хотелось, чтобы мальчик понял, как важно для нее все, что он говорит. Чем больше я наблюдал за ними, тем лучше понимал, какое безграничное терпение проявляла мать в общении с ним.
– Мой сын хочет сообщить вам, что в четверг мы идем в цирк, – переводила она. – Представление начнется с большого парада, потом ожидаются акробаты, львы, клоуны…
– И заклинатели змей, – добавил я. – Я видел их, когда ехал сюда. Скажите ему, что это будет выглядеть грандиозно.
Кумали перевела. Ребенок рассмеялся и начал о чем-то спорить с матерью. Она объяснила:
– Сын спросил, не хотите ли вы пойти с нами, но я сказала, что у вас важная встреча в этот день и вы будете заняты.
Я поймал ее взгляд в зеркале.
– Да черт с ней, с этой встречей! Я с удовольствием составлю вам компанию.
Лейла заговорила с ним по-турецки, затем велела повернуть налево и остановиться через двадцать ярдов. Мы подъехали к скромному домику с садовыми гномами вдоль главной дорожки, детской горкой и маленьким квадратиком травы. Напротив находился склад концерна «Кока-Кола». Моторы двух больших грузовиков ревели так громко, что я не смог как следует попрощаться с мальчуганом. Мать вывела его из машины, и они прошли через ворота к дому.
Дверь открыла женщина лет тридцати, темноволосая и очень полная. Она поцеловала мальчика в голову. Пока мать разговаривала с няней, я размышлял о странном поведении детектива Кумали в парке. Само собой напрашивалось объяснение, что причиной этому был синдром Дауна, которым страдал мальчик, и что мать инстинктивно пыталась оградить его от общения с посторонними. Но дело, наверное, было не только в этом: ведь Кумали и ее сын вполне комфортно ощущали себя на детской площадке. Нет, я чувствовал: здесь было что-то совсем другое. Но в чем разгадка, не имел ни малейшего представления. Мать с ребенком гуляют в парке. И что же в этом такого?
Когда Кумали возвращалась к машине, ее сын, стоя в дверном проеме, поднял руку, прощаясь со мной. Хотя я и сидел за рулем, но сумел все же достаточно ловко поклониться. Лицо ребенка просияло. Он отвесил мне два поклона в ответ.
Кумали села на заднее сиденье, а я еще мгновение наблюдал за ее сыном. Это был замечательный малыш, но, как ни горько в этом признаться, я был не в силах чем-то ему помочь.
Включив сцепление, я направился в сторону Французского дома.
Глава 24
Коллеги Кумали уже приехали, высокие ворота были раскрыты. Проехав по длинной подъездной аллее, мы обнаружили трех человек в штатском, которые ждали нас у своих машин. Они курили, разговаривали по мобильным телефонам.
Двое из них выглядели как обычные сыщики. У третьего на лице было написано, что он продажный малый. Лет сорока пяти, высокий и грузный, – этакий вульгарный тип с пальцами толщиной с сосиску, в превосходном дорогом костюме. Кумали представила его, но будь я проклят, если разобрал его имя. Чтобы не ошибиться, я решил называть его просто «офицером».
Когда копы позвонили в дверной колокольчик, в моем кармане завибрировал мобильник, уже в четвертый раз после того, как я нашел Кумали в парке. Я вновь решил не отвечать на звонок. Хоть я и надеялся, что это был кто-то из галереи Уффици, сейчас мне не хотелось вдаваться в объяснения. Мне нужно было много времени, чтобы познакомить присутствующих со своей идеей. Думаю, ничего более странного им в жизни слышать не приходилось.
На звонок никто не ответил, и Кумали открыла дверь своим ключом доступа. Внутри, как обычно, было темно, и я провел их через столовую в библиотеку, хотя и не бывал в этой части здания. Единственным, что изменилось с предыдущего вечера, были опущенные шторы. Очевидно, после того как я ушел, Камерон оставалась какое-то время в этой комнате, хранившей память о ее покойном муже. А может быть, звук закрываемой двери мне вовсе не почудился и тот, кто находился в доме, кроме вдовы, зашел в библиотеку и провел здесь остаток вечера.