Я Пилигрим
Шрифт:
Потенциальная катастрофа таилась теперь в двух стеклянных флаконах, маркированных лишним нулем. Сарацин взял их с собой в Афганистан по вполне объяснимой причине: вся его замечательная работа сошла бы на нет, если бы он допустил ошибку и вирус оказался бы недостаточно смертоносным. Ему было хорошо известно, что натуральной оспой болеют только люди; даже наши ближайшие родственники, шимпанзе и другие обезьяны, не подвержены заражению. А стало быть, существовал лишь один-единственный способ удостовериться, что полученный вирус столь же смертоносен, как исходный, и может побороть вакцину, – провести опыты на людях.
Высоко в горах Гиндукуша саудовец рассчитывал найти трех человек для своих ужасных экспериментов.
Оставив далеко позади провинцию Кунар и американские патрули, Сарацин нашел сухое русло реки, которое из-за разрушенной инфраструктуры страны теперь использовалось как дорога. День за днем он шел вдоль этой дороги, осыпаемый пылью от проходящих грузовиков и вездесущих «тойот», пока наконец в одно прекрасное, ослепительно яркое солнечное утро не увидел впереди на фоне неба четырех всадников с автоматами АК-47.
Сарацин провел свой маленький караван немного вперед, повернул вдоль излучины реки и разглядел в отдалении поселение, мало изменившееся со времен Средневековья: дома тут были из глины и камня. На противоположном берегу пересохшей реки у входа в горное ущелье стояло несколько обнесенных высокой оградой зданий, встроенных в скалы.
Британский форт девятнадцатого века теперь служил резиденцией и крепостью для местной власти. Сарацин проехал под остатками моста, взобрался на изрытое ямами щебеночно-асфальтовое покрытие и направился к форту. Половину разрушенной дороги он преодолел пешком, пробираясь сквозь нагромождения огромных валунов, и, оказавшись на другой стороне речного русла, столкнулся лицом к лицу с двумя всадниками.
Они направили автоматы ему в грудь. Сарацин знал: эти люди с радостью нажали бы на курок.
– Кто ты? – спросил старший из двоих – рукоятка его кинжала была отделана золотом.
Сарацин стал было отвечать, но осекся на полуслове: имя, которое значится в его паспорте, не скажет им ничего. Вместо этого он показал рукой на вход в крепость:
– Сделайте милость, передайте ему, что вернулся парень с «Блоупайпом».
Глава 32
За годы, прошедшие с их последней встречи, Мохаммед Абдул-хан стал больше похож на персонажа средневековой картины, чем на современного военачальника.
Кожа его лица и рук своим цветом и морщинами напоминала обработанную фабричным способом юфть. Он носил чапан, длинный традиционный афганский халат из превосходной ткани, и начищенные до блеска сапоги из телячьей шкуры, а в руке держал золотой кинжал – символ власти. Всему этому, впрочем, плохо соответствовали неправдоподобно огромные золотые часы «Ролекс».
Время не было милосердно к старику, как, впрочем, и к любому жителю Афганистана, но он мог похвастаться, в отличие от подавляющего числа своих сверстников, тем, что, по крайней мере, до сих пор жив. Абдул-хану теперь было под семьдесят, он оставался воином-отцом своего клана: его солдаты и гости стояли поодаль, всем своим видом демонстрируя неподдельное почтение, когда он, хромая, шел через мощенный камнем двор своей резиденции. Все недоумевали, кто этот крепкий на вид человек, навстречу которому спешит их повелитель.
Одни предполагали, что это бывший боевой товарищ Абдул-хана, герой-моджахед, другие уверяли, что это врач, якобы прибывший лечить его от какой-то ужасной болезни. Так или иначе, незнакомца удостоили чести, которой все прочие были лишены: великий Абдул-хан обнял этого человека за плечи, лично сопроводив его в богато украшенный зал для приемов.
Эта комната с высоким потолком некогда была кабинетом британского командующего Северо-Западным фронтом и имела вывезенный из Англии камин и возвышение, на котором располагался письменный стол. Все пространство зала для приемов было устлано антикварными коврами, которые могли бы занять достойное место в музее; то здесь, то там лежали шелковые подушки из дворцов Ирана и Китая. В углу источала благовония золотая жаровня, на камине имелось все необходимое для приготовления чая, однако любой гость в первую очередь обращал внимание не на эти экзотические и красивые вещи, а на стену напротив камина.
Абдул-хан наблюдал из-под капюшона за Сарацином, остановившим взгляд на вделанных в стену массивных бетонных блоках. Затем гость перевел глаза на барельеф с перекошенными ужасом лицами и тщетно силящимися высвободиться конечностями двух человек, некогда предавших Абдул-хана: они были навеки запечатлены в таком виде в момент смерти. Глава клана почему-то всегда считал их мальчишками, но теперь Сарацин видел, что это вполне оперившиеся воины, высокие и хорошо вооруженные, что лишь усиливало впечатление.
Сарацин сделал несколько шагов вперед. Годы и дым оставили на блоках налет медового цвета, и его удивило, насколько эти изображения напоминали бронзовые барельефы. Абдул-хан подошел сбоку:
– Тебе нравятся мои скульптуры? Знаешь, как звали предателей?
Сарацин покачал головой. Хотя ему рассказывали эту историю множество раз, он никогда не слышал таких подробностей.
– Немой и Тупой, – сказал военачальник, рассмеявшись. – Так назвал их один парень из ЦРУ, который побывал здесь много лет назад. Теперь эти имена употребляют все.
Сарацин слегка напрягся:
– Люди из ЦРУ часто бывают здесь?
– Случается, – ответил Абдул-хан, пожав плечами. – Им нужна моя поддержка, речь идет о той группировке, которую американцы финансируют в данный момент. – Он подошел к камину. – Я никогда не брал у них деньги, но, должен признать, мне нравится их чувство юмора.
Какой-то старик сидел в темноте, скрестив ноги, его глаза были затянуты пеленой катаракты. Он сделал было движение, чтобы встать и приготовить чай для своего хозяина и его гостя, но Абдул-хан остановил старика и, повернувшись к Сарацину, указал на прислугу и телохранителей, находившихся в комнате:
– Хочешь, чтобы они вышли?
Сарацин кивнул: он действительно предпочитал вести беседу с глазу на глаз.
Абдул-хан улыбнулся:
– Так я и думал. Никто не приезжает в Афганистан со светским визитом.
Когда комната опустела, хозяин стал вычерпывать ложкой чайные листья и перекладывать их в кружку.
– Помнишь, как я угощал тебя чаем в последний раз?
– Да, это было в конце войны, – ответил Сарацин. – Мы сидели вдвоем на кухне.
Лицо Абдул-хана смягчилось: то было хорошее время, исполненное мужества и проникнутое духом товарищества, он любил его вспоминать.