Я побит – начну сначала! Дневники
Шрифт:
У Лопушанского – на 85 % не хотел сниматься. Очень трудно во все это поверить – все сплошная авантюра, но… если бы удалось – это роль. Попробовался. Себя я таким еще не видел. Очень жаль Ларсена, который каким-то боком уже родился на пробах. Очень интересно вообще и для меня. Ценность в том, что убедительна позитивная позиция. (Звучит человечно, почти газетный текст.) Так что в результате сейчас не знаю, что и предпринять.
Прочел идиотскую статью кандидата психологических наук: «“Чучело” без “Пацанов”». Это напечатано в приложении к «Комсомольской правде» – «Собеседнике». Опять еще один кретин «с параллелями» без меридианов.
Что за вседозволенность? Фильм, пишет, о трудных девочках. А все дело в том, что надо по-разному воспитывать девочек и мальчиков.
Маразм массовой культуры, где для ученого отсутствие объективного подхода
Конечно, на всякие глупости не отвечают, но неужели все это может оставаться без ответа – это же процветает. Пусть будет хоть «глас вопиющего в пустыне» – он многим слышен! (Одно это уже важно.) Надо устанавливать какие-то оборонительные рубежи против неукротимого желания бездарей и дураков сменить талантливых и умных.
06–07.02.85 г
Послезавтра лечу в Берлин на фестиваль детских фильмов в компании Бочарова и Ахундовой – да уж, весьма приятная компания. Бочаров смотрит на меня ревниво (он ведь тоже режиссер и актер), и с Ахундовой я не общался уже лет десять из-за ее предательства [152] . (Кстати, это может быть тот случай, когда возможен любой донос, клевета и т. д.) После Берлина – Ленинград.
По возвращении из Ленинграда – все сначала: книга по письмам, «Куролесов» и т. д. Надо бы все же создать «комбинат» по нерешенным практическим вопросам, надо все запустить в работу – и самое смешное, что все сделается.
152
Алла Ахундова – автор сценария «Автомобиль, скрипка и собака Клякса». После принятия сценария устранилась от работы, хотя сценарий был очень сырой, несделанный. Быкову пришлось поработать негром, и он этого не забыл.
Зачем лечу в Берлин? Что там делать?
07.02.85 г
Сегодня какой-то особый просмотр картины В. Грамматикова в Союзе. Там был Мотыль, Львовский – надо у них узнать цель просмотра. Думаю, что это для московского кинофестиваля (или союзного, что для меня лучше), и тогда статейка в «Комсомолке» (приложение) не такая безделица, и тогда «Молодой коммунист», «Коммунист» и «Правда» и т. д. В общем и целом появились и еще появятся «заинтересованные» – надо организовать акцию официального признания.
08.03.85 г
Когда мы говорим о детстве, то само это понятие вовсе не включает только нас самих. Мое детство – это и я, и обязательно моя мама, отец, брат и «то» время. Когда мы говорим о детстве сегодняшнем, это тоже все это вместе и «это» время. При всем том, что существует детское сиротство, – это я, время и «нет мамы». Это нераздельная часть целого, она лежит даже в основе божественного триединства: Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой, где дух Святой – жизнь нашей души, там, где творится духовная история человечества и путь ее от правды жизни к ее истине.
Говоря об изучении детства как «неповторимого явления», Кон [153] прав, как человек, говорящий, что апрель бывает в апреле. «Неповторимость детства» как явления, наверное, совершенно неодолимая стена, наверно, совершенно неодолимая схема для традиционной науки, но изучение детства вполне поддается системам: и Твен, и Толстой, Горький или Сэлинджер – вполне зрелые исследовательские системы. Все дело в том, что науки развиваются своими дорогами, им нужны коммуникации вполне современного вида. Изучение же детства – как Якутск, куда железная дорога только проводится. Кон прав, когда говорит, что и социолог, и демограф, и историк, и психолог, и педагог, и т. д. могут многое дать, сложить в конечном итоге интересную информацию. Но совсем уж странно звучит его заявление, что «литературоведы и искусствоведы анализируют образы детства в произведениях литературы и искусства с эстетической, социальной, идеологической точек зрения, но очень редко ставят вопрос об их психологической или исторической достоверности». Это почему? И почему это неодолимо? Если бы кто-то взялся исследовать Лену Бессольцеву, как Белинский – Татьяну Ларину! И даже не в этом дело. Дело в том, что детство изучаемо вовсе не как «не воспроизводимый опыт истории», а как особый, вполне изучаемый феномен природы. Феномен механизма адаптации, рождения и роста всего организма от ногтя на ноге до чувств и души. И не надо так интеллигентно, как Кон, говорить о том, что он «не склонен к эйфории по поводу всесилия “точных методов” (точных наук) в гуманитарных». Можно прямо говорить о бессилии «точных методов» в подходе к человеку, ибо человек – вещь вообще неточная. Тут вообще пока каша. Детство – явление самых разнообразных, взаимосвязанных проблем, феномен детства – явление иного свойства, и его механизм не может быть изучен историком, или психологом, или педиатром, он может быть изучен феноменологом (феноменологом детства) – не знаю, как должна называться эта новая наука. На свете существуют не живущие люди, а выжившие. Детство – феномен выживания человека и душеобразования. Это механизм эволюционизирует, все время вмещает в себя все развитие духовности, его этапы. (Вот отчего оно сегодня под ударом. Я не знаю еще точно ни формулировки, ни границ предполагаемого явления. Пока легче всего сказать: «Детство не успевает адаптироваться».) Система восприятия – одна из основ способности адаптации, механизм театра для себя (выбор роли, «ролевая» судьба), способность вхождения в драматургическую структуру жизни, действенная система, – тот таинственный механизм, который вполне подлежит анализу.
153
Игорь Семенович Кон – писатель, психолог, сексолог. Быков и Кон общались. Выступали в одних передачах, на круглых столах.
Создание человека очень похоже на создание роли (образа вообще, но роли – в первую очередь). Тут интересная аналогия. Метод режиссерского анализа в самом общем виде можно было бы сформулировать как постижение объективного через субъективное. И тут субъективизм – вовсе не стена, отделяющая нас от заблуждения, а, наоборот, – дверь в объективность.
И далее к Кону.
Вовсе не в том дело, как человечество относилось к воспитанию, рождению и т. д. и наоборот, все дело как раз в том, как, несмотря на все это, рос и развивался человек, как он адаптировался, как шло развитие духа. (Это как феномен «надстройки», которая оставляет все как прежде, несмотря на все изменения базиса, т. е. тут интересны изменения в сторону неизменности.) Феномен детства (одна из его особенностей) как раз, так сказать, «надстроечен»: выжить, вырасти, обрести себя, увязаться – весь механизм обращен к этому.
Вот так раз! Оказалось, что дело в сложности интерпретации художественного произведения (о «Детстве» и «Отрочестве» Л. Толстого). Да! Но дело не в сложности! Дело в том, что открыта «зеленая палочка», механизм Карла Иваныча и т. д.
(О неоднозначности восприятия. Ну и что! Тут та же особость взаимоотношений субъективного и объективного, где они сообщающиеся сосуды, а вовсе не разные! Джульетта есть Джульетта для разных восприятий времен и народов при любых и всяких яких! Ети их мать!)
Взрослые создали легенду о детстве, в ней высший субъективизм взрослого мира, в ней закон памяти, которая не только помнит, но и трансформирует… Эта легенда заставляет взрослых людей заставлять детей играть в кино детей! Изображать возраст, когда он и без того есть. Легенда о детстве всегда помогала детям выжить, хотя «Золотая ветвь» Фрезера – самое серьезное произведение о том, как многие сильные мира сего давно ведали тайну истинности детства.
О нашем «полузнании» Кон говорит хорошо, но почему не трагично?
А самое отвратительное то, что мы никак не хотим понять, что «дать команду траектории детства» – это на деле дать команду собственной траектории. Ибо надо раз и навсегда ответить на вопрос: как соотносится любая существующая система воспитания с реально действующей стихией жизненных законов… Общих – они общие! Дети, адаптируясь, оперируют как раз к заданной траектории будущего – она диктуется нашим настоящим.
(Надо найти книги по «этнографии детства».)
То, что нам не нравятся наши дети, – факт, имеющий гораздо более страшное значение. В этом признание того, как мы на самих себя уже просто махнули рукой как на честных, порядочных людей! Мы же понимаем, что то, что нам хотелось бы видеть в наших детях, для нас самих давно невозможно. (Да и возможно ли вообще – мы в глубине души не знаем!) «Но дети (ах!) даже хуже нас!» – так нам кажется. То, что сжирают любого нестандартного, травят – это привычка, а на «Чучело» все вздрогнули. Но одно дело – мы и наши интересы (конкретные!), а другое дело – наши «принципы», которые мы считаем своими принципами, но которых у нас на самом деле нет.