«Я почему-то должен рассказать о том...»: Избранное
Шрифт:
Зубы Гаврюшки забелели кривою улыбкой. Сопение, дыхание частое, душное. Глаза замигали, зажмурились; темная расширенность ужаса отошла в уголок, заслонилась сладострастной истомой. Гаврюшкины пальцы сжали белую, круглую, холодную ляжку.
Маруська приподнялась. Встала, покачивая задом, пошла. Бедра млели под пристальным взглядом. Обернулась, сладко показывая: что же, гляди! Поманила мальчишку — пальчиком, томно.
Берег спускался к воде довольно отлого; затем, размытый теченьем, круто уходил в глубину. Маруська остановилась по колени в воде. Подходил мальчик; фигура смешная: закатилась штанина, рубаха свисала, руки держали штаны, подтягивая, чтоб не упали.
Маруська
— А-а-а! — Гаврюшка кричал испуганно, громко. — А-а! — оба бултыхнулись в глубину.
***
Такова была жизнь Маруськи, русалки. Не Маруськи — того бледного, что от Маруськи осталось. Кусочки души ее, судорожно вцепившиеся в жизнь. Подделки под Маруську, Маруськиной тени.
Маруська продолжала жить возле мельницы. Сидела у берега, шевелила пальцами ног в прозрачной воде. Кричала иногда, звала на помощь. Иногда смеялась. Смех был неприятный — сама она чувствовала.
Часто опускалась Маруська на дно. Там, ухватившись за камень (верно, надеялась: твердое, вытащит!), лежало Гаврюшкино тело. Казалось забавным поглаживать белую, рыхлую спину. Или — примастив его голову к себе на колени, улыбаясь наивно идиотской улыбкой, — раздвигать пальцами веки. Какие глаза? Смешные, белые, рыбьи.
Однажды тело исчезло. Маруська не могла его больше найти. Должно быть, вытащили его из реки.
Но больше всего любила Маруська смотреть на луну — огромный желтый фонарь в зеленоватом тумане. Светло и не ярко. Воспоминания, мечты набегают; бесформенное, неясное, мутное. Сидишь себе, греешься, напеваешь тихонько.
Отпавший ангел. Выписки из его дневника [149]
I
149
Отпавший ангел.Выписки из его дневника. Рассказ печатается по автографу, хранящемуся в архиве писателя, Первопубликация (с большим количеством ошибок, неточностей, пропусков в тексте): RLJ. Vol. XXXVII. 19.83. № 128. С, 167–178.
Иегова — одно из Имен Бога в Ветхом Завете, заключает в себе понятие вечности и совершенства.
Снова — который раз? — созерцал Иегову. Он совершенен. Сидит на престоле — вечный юноша, нежный и твердый. Прекрасен до невозможности. Престол Его — куб: закономерность, законченность, точность. Под ногой Его — шар: замкнутость, вечность, полнота. Ничего в Нем нельзя изменить, ничего добавить. Бьющие из Него ключи не обедняют Его. К Нему текущие хвалы не восполняют. Совершенный, горит Он в центре мироздания.
***
Мир Его — трепет и жизнь. Несутся планеты вокруг неугасающих солнц; несутся спутники вокруг неустанных планет. Реки изливаются в моря, поднимаются испарением к небу, падают снова на землю дождями. Его царство — круг. Всюду жизнь и движение, вместе — завершенность, достигнутость. Взбегает — закатывается солнце. Бегут, возвращаются планеты.
День — ночь. Зима — лето. Орбиты — эллипсы и круги.
***
Его мир — искренность и свобода. Всё отдается Ему влюбленно, с улыбкой восторга.
Он всплыл
В ростках — Он сам. Ростки свободны. Сам свободный, разве мог Он создать несвободное? Мир, сотканный из Него, — из свободы, сделанный из Него, — разве может быть не свободным? Все свободно: камень, цветок, планета. Его закономерность и круги — разве это предписание? Это придумали сами планеты: кружиться. Кружиться — блаженно. Кружиться — вечно, подставляя то бок, то спину любимому солнцу. Разве не сладко? Светиться вечно: резвящиеся дети кругом — вечно обливать их лучами, — разве не сладко?
Мир танцует, сам упоен от чистого сердца излившимся танцем. Захотели бы солнца и планеты — побежали бы прочь. Во все стороны, вправо, влево. Одни, без Него, ушли бы на поиски нового счастья. Прочь в пустоту, холод.
Никого он не держит. Всё само тянется к Нему, Им согрето. Кто захочет уйти — идите, пожалуйста, путь свободен. Но кто захочет?
***
Он совершенен. Мир — лишь бесконечное Его отражение. Тысячи образов повторяют Его. Он на всем. Всюду Его умиротворенность, полнота. Я гляжу на себя. Я во всем подобен Ему. Тот же лоб — высокий, гладкий — ни одной морщинки, белый. Та же умиротворенность в глазах. Я прекрасен, потому что похож на Него. Я прекрасен, потому что прекрасен Он. Я влюблен в Него, Он — в меня, мы прекрасны, и мир прекрасен.
Счастье мое и мира — отразить Его. Всё достигнуто. Он — в мире, мир — в Нем.
II
Сегодня поворот к весне. Грудь земли опустилась до отказа. Начинает приподниматься для нового вздоха. К новому кругу, новой волне. Люблю этот день. Люблю встречать это солнце — перелом к росту.
Уже тысячелетия встречаю все там же. В саду, на камне. Уже тысячелетия встречаю: рассвет, деревья рая в рассвете, солнце всплывает из-за пальм. Сегодня, как и всегда, — торжественно, пышно.
Но сегодня — странная неожиданность. Я сижу на том же месте. Солнце всходит на том же месте. И вдруг — тень ложится между мной и солнцем.
Откуда? Гляжу: ветка дерева. Как могло случиться? Тысячи лет не было, и вдруг — есть.
Я смотрю на дерево. Я сразу узнал его. Оно стоит отдельно. Густая трава возле него — к нему не подходят. Его ветви протянуты настойчиво, гибко — изогнут ствол. Плоды его — желто-прозрачные тонкокожие, вздутые, словно изнутри распираемые. Это — яблоня. Единственное дерево, чьи плоды нам запрещено есть.
Как оказалась ветка там, где ее раньше не было? Все деревья стоят неподвижно; только листья медленно поворачиваются, следя за солнцем. Чем отличается эта яблоня от прочих деревьев?
***
Понял. Это дерево иначе других. Оно растет.
***
Мир распластался в нем, упоен совершенством. Только грудь — в ритмичном дыхании. Мир, как купальщик на пляже: жар, солнце — и ничего больше не надо.
Он создал всё это. Шесть дней создавал, всматривался и говорил: «Хорошо». На шестой — еще раз сказал «хорошо» и затих. Вот — Ева и Адам. Лежат, голые, в первозданной траве. Вверху первозданное солнце. Это не люди. Два цветка, напоенных радостью. Растворились в траве, согрелись, лежат. Дышат, трепещут и говорят: «Хорошо».