«Я почему-то должен рассказать о том...»: Избранное

Гершельман Карл Карлович

***

К. К. Гершельман — писатель очень своеобычный. Он не просто «автор со своим лицом» — каждый настоящий писатель должен быть «автором со своим лицом»! — Карл Гершельман именно литератор необычный, не похожий на абсолютное большинство русских эмигрантских литераторов, в какой-то степени «не типичный» для литературы Русского зарубежья 1930-1940-х годов. Это особенно относится к его философской эссеистике, но также и к его миниатюрам и рассказам, быть может, в меньшей мере, — к его стихам.

Хотя первые публикации К. К. Гершельмана были в прозе, но начинал он, как можно предполагать, со стихов. В его архиве сохранились некоторые неопубликованные стихотворения, явно относящиеся к 1920-м годам. Одно из них, навеянное впечатлениями от страшных, кровавых событий Гражданской войны в России, печатается в этой книге. Там же, в архиве, можно найти цикл стихов, посвященный архитектурным стилям разных эпох — средневековью, готике, рококо, ампиру, — и также, скорее всего, восходящий к периоду поэтического «ученичества» Гершельмана.

Зрелая

поэзия К. К. Гершельмана относится к 1930-м годам, охватывает сравнительно непродолжительный период в шесть-семь лет и очень отличается от его ранних опытов. В ней нет ни политической, ни любовной, ни пейзажной лирики, преобладают стихотворения, которые условно можно отнести к философской поэзии, но особого рода. В свое время еще В. С. Булич, тонкая ценительница поэзии, отметила, что у Гершельмана «есть своя большая тема, и все стихи образуют единство, по-разному говоря о самом главном» [49] (выделено нами. — С.И.). Это самое главное — своего рода поэтическое исследование сущности и органической связи понятий «жизнь-смерть», места человека в огромном мироздании [50] , проблем вечности и бессмертия, грядущей судьбы мира и человечества. Оно тесно связано с мировоззренческими исканиями автора, в ней немало общих черт с философской системой позднего Гершельмана. В. С. Варшавский справедливо заметил, что «основная интуиция Гершельмана — это не вера в будущую, после смерти, вечную жизнь, а ощущение пребывания в вечной жизни уже сейчас, как в каком-то особом измерении данной нам действительности» [51] .

49

Из письма В. С. Булич к Е. Б. Гершельман от 12 ноября 1959 г. (Памятники культуры, 1997. С. 131).

50

См. наблюдение Т. Пахмусс в цит. выше статье «Из архивных материалов — К. К. Гершельман (1899–1951) — русский писатель и художник» (Russian Language Journal. Vol. XXXVI. 1982. № 123–124. С. 209).

51

Варшавский В. С. Цит. соч. С. 201.

Правда, в данном случае В. С. Варшавский писал о труде Гершельмана «О “Царстве Божием”», но это наблюдение с полным основанием может быть отнесено и к его поэзии.

Мы к этому дому, к своей колыбели, И к этому миру привыкнуть успели. Но было — ведь было! — совсем по-иному: Ни этого мира, ни этого дома. И было чернее, но проще и шире В том странно-забытом дожизненном мире. Припомнить! Проникнуть! В безвестность — за краем. А, впрочем, вернемся. Вернемся — узнаем,

— писал К. К. Гершельман в первом своем появившемся в печати 1932 г. стихотворении «Думы» [52] .

Юрий Иваск находил, что Гершельман был ярким представителем «парижской ноты» в Эстонии. Это утверждение все же нуждается известной корректировке. В поэтическом стиле Гершельмана, без сомнения, есть черты, сближающие его с выразителями «парижской ноты» в эмигрантской поэзии. На некоторые из них — «недоуменно-вопросительные интонации, нарочитая простота словаря, оборванные строки, обилие вводных предложений, тенденция к “опрощенной”, “дневниковой” записи» — уже указывалось в работах литературоведов [53] . Однако характерно, например, что Гершельман не проявлял никакого интереса к произведениям духовного отца «парижской ноты» Г. Адамовича и в то же время очень интересовался поэзией его главного оппонента В. Ходасевича [54] . Не случайно также Л. Гомолицкий в рецензии на антологию «Якорь» прямо противопоставлял К. К. Гершельмана выразителям «парижской ноты» [55] . Многие типичные особенности стихов Гершельмана не соответствуют установкам парижан.

52

ТРГ. 1932. 18 дек. № 6. С. 5.

53

Пахмусс Т. Из архивных материалов… С. 209. Эти наблюдения повторены в другой работе: Pachmuss, Temira. К. К. Гершельман — русский поэт в Прибалтике // Occasional Papers in Slavic Languages and Literature. Vol. 2. 1986. С. 135.

54

См. его письма к В. С. Булич от 30 окт. и 31 дек. 1938 г. (Isakov S.G. Переписка К. К. Гершельмана и В. С. Булич. С. 197 и 199).

55

Гомолицкий Л. Надежды символ // Меч. 1936. 26 янв. № 4 (88). С. 6.

По своему характеру поэтическое

творчество К. К. Гершельмана ближе всего к поэзии «Чисел» — журнала молодых эмигрантских авторов [56] , публикации которого он ставил очень высоко. Для авторов «Чисел», как известно, характерен интерес к таким проблемам, как цель жизни, смысл смерти, отказ от политики, предпочтение «сущностного» краткосрочному; именно это становится «самым главным». Все это типично и для стихотворений Гершельмана, отличающихся, правда, большей рельефностью, внутренней динамикой стиха. Впрочем, следует иметь в виду, что черты «парижской ноты» не были чужды авторам «Чисел» и порою встречаются и у них.

56

О нем см.: Летаева Н. В. «Числа» // Литературная энциклопедия русского зарубежья 1918–1940. Периодика и литературные центры. М.: РОССПЭН, 2000. С. 496–502.

От «парижской ноты» К. К. Гершельмана отличает и тональность его стихов, господствующее в них «настроение», их, так сказать, психологическая основа, психологическая мотивировка. В его поэзии нет острого ощущения оторванности от родных корней, нет сопутствующего этому чувства горечи, почти нет пессимизма [57] . Кстати, это характерно и для творчества ряда других русских авторов в Эстонии. Местные писатели жили в значительной мере в русском национальном окружении: в Эстонии были регионы со сплошным русским населением, с русским крестьянством, со старинным Печерским монастырем, с древними памятниками русской культуры. Писатели каждодневно слышали живой разговорный народный язык. Их окружала природа, мало чем отличавшаяся от среднерусской. Всё это было нечто принципиально иное, чем парижское окружение, парижская среда. И это не могло не находить имплицитного отражения в поэзии Гершельмана. Возможно, это способствовало и утверждению ценности реальной повседневной жизни, ее маленьких радостей в стихах Гершельмана.

57

На это первым обратил внимание Борис Нарциссов в цит. выше статье «Цехи русских поэтов в Эстонии».

Отметим еще некоторые особенности его поэтического стиля, которые позже будут заметны и в его прозаических произведениях, в том числе, и в философской эссеистике Гершельмана. Это своеобразная афористичность большинства его стихов, переходы от эмпирической фактографии к метафизическим абстракциям [58] .

Стихи К. К. Гершельмана привлекли внимание русских читателей за рубежом, о чем свидетельствует и уже отмеченное нами выше наличие его стихотворений в сводных антологиях русской эмигрантской поэзии, и упоминание его имени в обзорах этой поэзии.

58

Это отмечено и Т. Пахмусс в указанных в сноске 53 статьи.

***

Художественная проза К. К. Гершельмана по своему характеру, по своим «мировоззренческим» установкам близка к его поэзии. В ней также на первом плане размышления о сущности человеческого бытия, жизни — смерти — бессмертия и другие метафизические проблемы: о происхождении добра и зла, о свободе воли и пр. [59]

К. К. Гершельман как прозаик в основном выступал в двух малых жанрах — миниатюры и рассказа, причем не всегда легко провести разделительную черту между этими двумя жанрами. Однако нельзя не отметить многообразия творческой палитры Гершельмана-прозаика. Это проявляется в тематике и проблематике его произведений, в их стиле, в частности в нередком использовании модного в 1930-е годы киностиля, в манере повествования, в приемах письма.

59

См. об этом: Pachmuss, Temira. The Fantastic in Hoerscheimann's Fiction//The Supernatural in Slavic and Baltic Literature: Essays in Honor of Victor Terras / Ed. Amy Mandelker, Roberta Reeder. S. I: Slavica Publishers. Inc.. [1988]. p, 317–331. В статье много конкретных наблюдений над прозой К. К. Гершельмана. Некоторые из них будут использованы нами ниже.

К, К. Гершельман любил в своей прозе соединение, быть может, правильнее было бы сказать, своеобразное столкновение фантастического и эмпирически-реального, порою даже бытового, что создавало необыкновенно живой, неожиданный эффект.

Для его произведений также характерно частое сочетание иронии с серьезным тоном повествования. Гершельман любил иронический подтекст, шутливый, заставляющий читателя улыбнуться тон повествования, элемент игры, вносящий нечто смешное, «легкое» в «серьезное» повествование, что, в частности, особенно бросается в глаза в его зрелых фантастических вещах. Как ни странно, это делает фантастику Гершельмана как раз более художественно убедительной, легче воспринимаемой читателем. Такова, например, «досадная мелочь» с порванными подтяжками в большом фантастическом рассказе под названием «С 11-го по 12-ое июня 1933 года» (впервые публикуется в данной книге). С этого начинается сюжет, и история с подтяжками кажется рассказчику «первым звеном развернувшейся психологической цепи». Комический элемент присутствует и в миниатюре «В одном из соседних миров» — в рассказе человека с другой планеты — дяди Пети — об абсурдности жизни на земле.