Я - подводная лодка!
Шрифт:
Доктор занимается физкультурой истово - сам для себя, все свои медицинские познания он поставил только на благо своему телу, своему организму.
На мостике разговоры о том, что нам достался спокойный район, и не приведи, Господи, зашлют в Тирренское море, где так и шастают ПЛАРБы1, а небо беспросветно от самолетов и где больше всего обнаруживают наши лодки.
Светлеющий небосклон беззвезден, а так нужно отыскать хотя бы одну навигационную звезду. Командир шарит по небу ищущим взглядом - ну хоть бы одна блеснула. Но ничего нет - лишь луна со слегка спрямленным краем медленно стареет.
Спустя много лет командир признался, что всякий
Думаю, что он и молился...
Во всяком случае сегодня, стоя на мостике и глядя в ночное, почти сплошь затянутое облаками небо, они оба со штурманом безнадежно высматривали хоть одну навигационную звезду...
Господи, открой нам хоть одну звезду, пока ещё виден горизонт! Мы не определялись уже пятые сутки. Мы шли только по счислению, и страшно подумать, какая невязка набежала за это время! Миль двадцать, не меньше... А ведь подводная лодка "Комсомолец Туркменистана" коснулась грунта на банке Геттисберг при невязке всего в 2 мили и после обсервации по пяти звездам. Командир снят с должности... А тут островов и банок как пшена на лопате. Не попусти, Господи, сесть так, как вылетела у шведской Карлскруны балтийская "эска" - "Шведский комсомолец". Позора не оберешься - на весь мир. Подай звезду, Господи...
И не оставь нас, Господи, без хода! Два дизеля не в строю, третий на ладан дышит... И шторм надвигается. Развернет лагом - тогда все пропало... Будет швырять до угла заката, выплескивая электролит из аккумуляторных баков. А батарея у нас и без того старая. Газует, что твой нарзан. Не приведи Господи, рванет гремучий газ, как на Б-980 во втором отсеке. Трех матросов и доктора убило. А командирский сейф сплющило о подволок, как консервную банку. А в сейфе был пакет с кодами шифрзамка на блокираторах торпед с ЯБП, то бишь с ядерным боеприпасом. Командира под суд отдали...
Лучше три года жизни моей забери, только не дай, Боже, ход в шторм потерять. Повыплескивается масло из ванн опорных подшипников, баббит выплавится, валы заклинят. Это значит нас, как Толю Федорова, буксиры за "ноздрю" в базу поволокут. А до базы-то две тысячи миль... Ох, пронеси, Господи, чашу сию.
Укрой нас, Господи от чужого глаза, пока мотористы меняют захлопку на корпусе! На 3 часа лишены возможности погружаться. Прилетит "орион"... Наведет противолодочные корабли. Гонять будут, пока батареи "до воды" не разрядим. Всплывем под вражье улюлюканье. А то и того хуже: Б-410 всплывала под Тулоном, под наведенными с вертолетов телекамерами... Главком такого не прощает. Снимет с должности. Век академии не видать...
А ещё баталер пьяница. Не хотел его брать, но другого не дали. Не попусти, Господи, залудит он по полной схеме, и пойдет по всем особым и политическим отделам - "пьянство на боевой службе", и потащут потом на парткомиссию, не баталера - командира.
А ещё что-то в боку колет, камни в желчном пузыре - дотянуть бы до дома без операции.
А дома-то никакого нет. Жена снимает однокомнатную "хрущобу" в Полярном. Но это все брызги. Главное, открой нам звезду, Господи!
И Господь внял молитве и штурман радостно закричал:
– Звезда, товарищ командир! Альфа Лиры!
Командир, бывший штурман, приставляет к глазу секстант - нескладный, неуклюжий инструмент, похожий на микроскоп, снятый со штатива.
Рядом стоит боцман. В ладони у него сигарета. Он затягивается, пряча огонек в ладони, отчего пальцы его загораются на миг прозрачным рубиновым светом. Боцману скоро сорок. Самый старший из всех нас. Старик.
Прежний командир Б-409 капитан 2-го ранга Томичев курить в ограждение рубки никого не пускал. Дымили только в самой рубке. После срочного погружения дым там стоял очень долго, отчего вертикальный рулевой мичман Елистратов травился никотином до позеленения. Зато другой командир Дорохов - вентилировал лодку всю ночь, а во все журналы записывался "ход в подводном положении".
И "Америка", и "Саратога", и "Нимиц", и "Гвадалканал" (американские авианосцы.
– Ред.) - все вышли в море. Наращивают авианосный кулак. Против Ливана? Сирии?..
"Последние известия" не проходят, хотя радисты подняли самую высокую нашу антенну - "Иву". Весь эфир забит то ли американскими помехами, то ли магнитными бурями. Что там в большом мире, что над нами, что по берегам?
За сутки мы делаем полный зигзаг от северной границы нашего позиционного района до южной, расходуя при этом 400-470 литров пресной воды и 11 ящиков регенерационных пластин, хотя по нормам химслужбы положено 19-20. Но экономим на "консервированном кислороде", как и на пресной воде, как и на всем прочем. До родного Полярного - 8 тысяч миль, до ближайшей плавбазы - кто его знает...
А пока всплытие на ночной сеанс связи. Наше еженощное всплытие... Нечто подобное испытывает пехота, получив короткую передышку в ближнем тылу. На считанные минуты прекращен неотступный смертельный поединок с морем, готовым с дробящей неотступной силой прорваться в любой из многих сотен плохо поджатый сальник, негерметичную захлопку, фланец, клинкет... Поединок, к которому мы должны быть готовы к любую секунду подводного дня и подводной ночи - во всеоружии помп, главного осушительного насоса, раздвижных упоров, деревянных чопов-затычек...
Подводник всегда обречен вести войну на два фронта: с морем, нависшим над ним многометровой толщей, и противником, который выискивает его с противолодочных кораблей, патрульных самолетов, вертолетов, космических спутников. И если даже к бортам подводной лодки не устремляются ракетоторпеды и глубинные бомбы, а во всем мире дрожит-колеблется зыбкий, но все же мир, борьба с первым врагом - морем, глубиной, забортным давлением все равно идет не на жизнь, а на смерть...
Я просыпаюсь от возгласа вахтенного офицера: "Задраен верхний рубочный люк!" Крикливый динамик висит над самой головой, и во сне в память мою, как на сеансах гипнопедии, навечно впечатываются ночные команды и перекличка акустиков: "Глубина сорок метров. Горизонт чист..." или, как сейчас, "По пеленгу сорок пять шум винтов. Предполагаю транспорт!"
Смотрю на светящуюся стрелку часов: ещё рано, можно часок поспать. Вообще-то я научился определять время на слух - в темноте - по внутриотсечным шумам. Вот загрохотали стойки раздвижного стола. Это в кают-компании - она через проход - накрывают ночной чай для второй смены. Значит, три часа ночи. Вот в тамбурчике над моей дверцей щелкнул включатель плафона и зазвенели ключи. Это доктор открывает аптечный шкаф, начинает амбулаторный прием. Значит, восемь утра. Вот акустик за тонкой переборкой прокричал над моим изголовьем в микрофон: "Кормовой сектор прослушан. Горизонт чист". Это значит, за кормой, как и вокруг, - никого, можно подвсплывать без риска угодить под чей-нибудь киль. Пора вставать.