Я - подводная лодка!
Шрифт:
Верхняя вахта
Атлантика разбушевалась... Вторые сутки идем в надводном положении, и вторые сутки над головой водопадный грохот по полому железу корпуса.
Швыряет так, что из подстаканников выскакивают стаканы.
На Федю-пома рухнул с полки коралл и разбился вдребезги. На неповоротливого помощника командира Федора Руднева всегда что-то падает то сорвется графин с каютной полки, то зеркало, то вентилятор. Похоже, он коллекционирует упавшие на него предметы.
– Надо ожидать, Федя, что скоро на тебя упадет кувалда, - мрачно предрекает механик Мартопляс,
– На первое - суп с макаронами, на второе - макароны по-флотски... Я что - на итальянском флоте служу?
По должностной обязанности помощник командира отвечает за снабжение, за продовольствие. Рано или поздно в походе приедается все, и вот тут-то для помощника начинаются черные дни.
– Самый лучший хлеб - это Федины котлеты, - бросает невзначай старпом Симбирцев. Это сигнал к обстрелу.
Руднев его не слышит. Бледный от приступов дурноты, он ушел в себя, как йог. Тучные люди переносят качку хуже, чем худые.
Наш ужин напоминает игру в пинг-понг. В одной руке держишь стакан с чаем, другой ловишь то, что несется на тебя с накренившегося стола. Остановил лавину стремительно сползающих тарелок. Молодец! Через секунду она помчится на соседа, сидящего напротив. Он сплоховал - тарелка с рыбой ударилась в спинку дивана, а блюдце со сгущенкой опрокинулось на колени. Два-ноль в пользу Атлантического океана.
Штурман Васильчиков, укачавшись, горько дремлет под усыпляющее зудение гирокомпасов. Мартопляс - вот кого не берет морская болезнь! прикнопил к дверям рубки объявление: "Меняю вестибулярный аппарат на торпедный".
В центральном посту заулыбались. Но механику этого мало. Соню нужно достойно проучить. Мартопляс пробирается к автопрокладчику и переводит таймер ревуна, возвещающего время поворота на новый курс, с двух часов на две минуты. Сигнал верещит пронзительно, и штурман в ужасе вскакивает.
Голос старпома с мостика ставит все на свои места.
– Центральный!
– Есть, центральный!
– откликается вахтенный центрального поста.
– Зашло солнце. Записать в журнал: "В 20.30 зашло солнце. Включены ходовые огни".
Капитан-лейтенант Симбирцев, мокрый с головы до ног, опустился в центральный пост - нажал тумблер "каштана":
– Вниманию экипажа! Выход наверх запрещен,
Волны перекатываются через рубку так, что подлодка на время оказывается в родной стихии.
Симбирцев стаскивает с себя резиновую рубаху из химкомплекта. Резина на его широких плечах растягивается, вот-вот лопнет.
– Ну, швыряет!
– изумляется старпом.
– Такого ещё не видел. Нос выбрасывает по нижнюю "бульбу".
Нижняя - килевая - "бульба" всегда скрыта под водой, увидеть её можно разве что в доке, и уж если она обнажается, то океан и в самом деле разыгрался не на шутку. Симбирцев возбужден и весел, как человек, счастливо закончивший опасное дело.
– Андреич, - подмигивает он мне, - хочешь настоящее море понюхать? Бери у командира "добро" и лезь на мостик. Выстоишь - считай, что сдал зачет на вахтенного офицера!
Командир отдыхает после вахты в каютке. Он с трудом разлепляет красные от морской соли и застарелой бессонницы веки, выслушивает просьбу, улыбается, морщась от боли в растресканных губах.
– Дерзай, Андреич...
– И нажимает клавишу переговорника в изголовье: - Центральный, запишите в вахтенный журнал: "Дублером вахтенного офицера заступил капитан-лейтенант Черкашин".
– Есть!
– доносится из центрального.
– Привяжись там как следует, а то смоет...
Свитер под китель, свитер поверх. Еще ватные брюки, меховая "канадка" с капюшоном... Чтобы втиснуться в резиновый гидрокомбез, нужны ещё чьи-то руки. В тесноте боевой рубки я помогаю боцману, а боцман помогает мне. Со стороны зрелище препотешное: лодка кренится, и мы то валимся друг на друга, то скачем на одной ноге - другая застряла в резиновой штанине. Ну вот и готовы...
Жаль, что сейчас смена Руднева, а не старпома. Стоять с Симбирцевым было бы веселее.
Взбираемся по отвесному трапу: раздобревшие в плечах, еле протискиваемся в узкую шахту. Помощник отжимает тяжеленный кругляк верхнего рубочного люка и выбирается в ревущую темень, наполненную брызгами, воем ветра и водяным грохотом. Увесистый заплеск обдает нас с боцманом и проливается в шахту ледяным душем. Ерошин - он вылезает последним опускает литую крышку, размером с вагонное колесо, задраивает её наглухо поворотом штурвальчика. Теперь мы втроем посреди железа, то и дело ныряющего в волны. От этой мысли становится не по себе, и мы поспешно лезем все выше - на мостик, открывающий нас по грудь встречному ветру. Глаза быстро привыкают к темноте, слегка развеянной светом звезд и молодой луны. Куда ни глянь - всюду всхолмленный океан. Носовая "бульба" то вздымается выше горизонта, то зарывается в воду по подножие рубки. Лодка в пене, как загнанная кобылица. Сквозь пену прорывается холодное зеленоватое свечение. Оно вспыхивает и гаснет, будто из-под воды нам кто-то сигналит. Из дырчатой палубы обтекателя рубки хлещут воздушные струи, выжатые из-под стального настила ударами волн. Словно гигантские пульверизаторы бьют снизу вверх. Полое железо воет на все лады.
Мы пристегиваем к поясу цепи. Мы привязываемся к перископным тумбам.
"Бульба" размалывает волны так, что вода разлетается высокими белыми веерами. Встречный шквал швыряет брызги в лицо, словно заряд картечи. Увесистые капли выбьют по железу трескучую дробь и пребольно секанут резину шлема на голове - береги глаза! Бережем. Как только перед форштевнем взметается очередной белый взрыв, прикрываем брови кожаными рукавицами: через секунду ошметки волны наотмашь хлестанут по щекам, по рукавице, по резине, запорошат колючей солью глаза. Но надо успеть оглядеться по курсу и траверзам - не мелькнет ли в водяных холмах ходовой огонь какого-нибудь шального сейнера.
Этот вал мы заметили ещё издали. Вздымаясь среди гривастых волн, словно великан над пигмеями, он медленно подступал к лодке. Мы смотрели на него, слегка оцепенев. Спрятаться бы под козырек, нырнуть в шахту, запахнуть за собой люк, как захлопываешь в страшном сне дверь, спасаясь от чудовищ, - все это было уже поздно: оставались секунды. На нас надвигался не вал - водяной хребет. Он приближался, рос, вспухал, вздымался все выше и круче. Едва нос лодки уткнулся в его подножие, как высоченная вершина, не выдержав собственной тяжести, поехала вниз, клокоча белыми языками, набирая силу, увлекая за собой всю гороподобную лавину... Так рушатся крепостные стены.