Я поступила в университет (сборник)
Шрифт:
Незнакомец проводил меня до автобусной остановки и попросил номер телефона.
Позвонил в тот же вечер и пригласил на свидание на завтра – у станции «ВДНХ».
У меня была маленькая норковая шубка, переделанная из старой маминой, недавно я разжилась модными ботиночками, а на рынке в Лужниках купила голубой свитер из будто бы ангоры. Мне казалось, что я выгляжу сногсшибательно.
Когда я вышла из метро на улицу, он уже ждал. В одной руке он держал три гвоздики, в другой – пакет. Красные гвоздики на фоне черного пальто бросались в глаза, я сначала заметила яркие цветы, потом только догадалась,
Мы с родителями пять лет жили в прекрасной Грузии. Это были лучшие годы. Родители – живые, здоровые, молодые, веселые. Я – маленькая девочка в детском саду. У меня были грузинки-воспитательницы, я понимала грузинскую речь. В Грузии был мой дом. Со временем язык без практики забылся, но состояние влюбленности в детские впечатления осталось. Грузинский народ – гостеприимный, сочувствующий, благородный, щедрый и творческий.
Поэтому новый знакомый не внушал мне никаких опасений. Он хорошо говорил по-русски, хотя и с акцентом.
Он подарил мне цветы и после обязательных приветствий и комплиментов сказал просто:
– Извини, но у меня нет денег пригласить тебя куда-нибудь. Зато у меня есть бутылка шампанского, – он показал на пакет. – Предлагаю выпить ее у меня дома. Я живу неподалеку.
Напротив нас переливалась огнями гостиница «Космос». До того дня я видела ее только по телевизору. Построена гостиница была к московской Олимпиаде. Лет десять назад мы еще очень гордились нашей страной.
Я согласилась «познакомиться поближе» у него дома.
– Только адрес напиши мне вот здесь, на этой бумажке. Иначе никуда не пойду.
Он пожал плечами и записал. Я направилась к телефону-автомату.
– Зачем? – удивился он.
– Домой позвоню, – ответила я (кому, господи! Дома, на съемной квартире где-то у станции метро «Первомайская», никто не ждал), – чтоб знали, где искать, если не вернусь.
Он остался возле автомата. Я позвонила подруге и продиктовала адрес, поделилась, что иду по этому адресу на свидание.
– Дура ты, – сказала подруга. – Позвони, когда вернешься домой. Я буду ждать и волноваться.
Я уже слышу ваши возмущенные возгласы: какое легкомыслие, какая безответственность, глупость, короче говоря. И мне нечего вам возразить. Но за столько одиноких месяцев кто-то со мной вдруг заговорил, и я не могла отказаться от шанса изменить свою жизнь. Просто не могла и все.
Да, я смотрела каждый день по телевизору московские криминальные новости, в которых показывали посиневшие, страшные тела девушек, найденных в канализационных люках, неопознанные трупы в подворотнях и расстрелянных братков в иномарках. На дворе – начало девяностых. Разгул криминальных разборок, тысячи нераскрытых убийств и сгинувших навсегда людей.
Но я привыкла доверять людям. А мой новый знакомый всем своим видом и манерами внушал доверие. Хотя при этом он мог запросто оказаться насильником, маньяком или вором. Но не оказался ни первым, ни вторым, ни третьим.
Мы подошли к его дому. Это был один из корпусов в обычном московском дворе, напичканном длинными панельными многоэтажками. Я сверилась с адресом на бумажке. Все правильно. И название улицы, и номер дома, и корпус. Мы поднялись на лифте на девятый этаж. Он открыл дверь квартиры своим ключом. В коридоре нам встретились молодая женщина и ребенок на трехколесном велосипеде, она неприветливо посмотрела на нас и, подтолкнув ребенка, скрылась на кухне.
Он подвел меня к одной из дверей:
– Здесь я живу.
– Это коммунальная квартира?
– Да.
Комната оказалась небольшой. В ней стояла кровать, тумбочка, журнальный столик, кресло и шкаф. Новый знакомый предложил мне снять шубку. Я отказалась и попросила оставить дверь в коридор открытой.
Он пожал плечами:
– Как хочешь.
Из кухни принес два бокала. Открыл шампанское.
– Но прежде, чем мы выпьем за знакомство, я бы хотел, чтобы ты что-то сделала вместе со мной.
Он присел на краешек кровати и открыл тумбочку. Достал жгут, шприц и маленький флакончик с мутной жидкостью.
Глупость в молодости не поддается объяснению. Таких экспериментов над своим телом, душой и судьбой, как в молодости, мы не проводим больше никогда. В зрелом возрасте, прежде чем взобраться на Эверест или украсить/изуродовать тело татуировками, пирсингом и тоннелями, мы задумаемся и обязательно найдем объяснение своим поступкам. В молодости объяснения не требуются. Молодость в смерть не верит. Молодость – безрассудна, именно в это прекрасное время мы совершаем наши самые непоправимые ошибки. Зато приобретаем опыт. «И опыт, сын ошибок трудных…» А если молодость совпадает с развалом страны, когда в одночасье все, что прививали десятилетиями, превратилось в прах, включая мораль и простые истины – не убий, не прелюбодействуй, не пожелай жены, мужа или добра ближнего, – то безрассудство становится нормой жизни. Вместе со свободой передвижений пришла и свобода нравов. Проститутки, наркоманы не удивляли уже никого. Молоденькие любовницы рядом с богатыми стариканами стали символом нового времени, как братки в джипах и малиновые пиджаки.
Даже когда мой новый знакомый закатал рукав своей сорочки, обнажив страшные синяки от уколов на сгибе локтя, я не испугалась, а испытала лишь любопытство, смешанное с брезгливостью. В момент опасности я не испытываю испуга, скорее появляется странное ощущение, что это происходит не со мной. Себя и свои действия я вижу как бы со стороны, и вместо того чтобы бежать, скрыться от опасности, я остаюсь на месте, чтобы посмотреть, а что же будет дальше. И уверенность, что со мной ничего плохого случиться не может, только крепнет.
Он вылил жидкость из флакона в почерневшую алюминиевую плошку, из нагрудного кармана вытащил пакетик с порошком, смешал содержимое пакета с жидкостью и поставил плошку на маленькую электроплитку. Помешивая жидкость в плошке, смотрел на меня не отрываясь. Я выдержала его взгляд, изображая храбрость и безразличие, хотя сердце стучало уже в горле, и мне казалось, что горло пульсирует.
Он умело приладил жгут на предплечье и, помогая себе зубами, с силой затянул. Затем набрал жидкость из плошки в шприц («Боже мой, – подумалось вдруг, – какая антисанитария, тут и СПИД запросто подцепишь») и ловко всадил иглу себе в вену. Жидкость в шприце окрасилась в красный цвет.