Я поступила в университет (сборник)
Шрифт:
Но Витька был безнадежно влюблен в мою лучшую подругу Марину, а Марине нравился Фриц, то есть Димка, а в меня был влюблен лучший друг Стенки – Гришка. Гришка был тихим мальчиком, не хулиганом, не двоечником, не отличником, не фашистом, и мама у него была почтальон. Шансов на мою любовь у Гришки почти не было, потому что я была тайно влюблена тоже в Димку, но Гришка этого не знал и с завидным постоянством писал мне записки типа «Ты мне нравишься очень даже» левой рукой без подписи и бросал их в наш почтовый ящик.
Однажды у Димки был день рождения.
После завтрака мы с Мариной, как обычно на каникулах, болтались без дела во дворе, как вдруг подошли Гришка со Стенкой и пригласили нас прямо сейчас к Димке домой.
– Он зовет вас к себе на день рождения.
Мы с Мариной уже тогда не доверяли словам мужчин, поэтому побежали к Димке спросить: это правда, что у него сегодня день рождения? Димка сказал, что правда. Тогда мы потребовали, чтобы он всех девчонок пригласил, а то не придем.
Димка пригласил. Так и сказал:
– Позовите Ирэну и Арминэ.
– А Аллу из второго подъезда?
– Ладно, зовите и Аллу, – великодушно разрешил Димка.
На день рождения с пустыми руками не пойдешь, нужен подарок. Обсуждая, где достать денег, мы с Мариной зашли к Арминэ и Ирэне, пригласили их к Димке на день рождения и договорились встретиться через полчаса возле его подъезда. Тогда нам казалось, что полчаса, чтобы купить подарок и переодеться к празднику, – это вагон и маленькая тележка времени.
Сначала мы отправились к Марине и попросили Маринину маму, тетю Розу, дать нам денег на покупку подарка для Димки. Но тетя Роза, учительница начальных классов, сказала, что книга – лучший подарок, и предложила Марине выбрать какую-нибудь книжку из ее собственных, которую она уже прочитала. Марина нехорошо усмехнулась, и мы с ней не сговариваясь протянули руки к Пришвину.
Книгу Марина подписала: «На долгую память Димке от Марины». Потом подумала и зачеркнула букву «к».
Потом мы пошли ко мне домой. Мои папа и мама, как всегда, были на работе – в больнице, лечили людей. Я оглянулась по сторонам, и мой взгляд упал на великолепный чугунный якорь, гордо покоившийся на причудливо свитых чугунных корабельных канатах. Под канатами красивыми чугунными буквами было написано «Мурманск». Этот сувенир привезли нам бывшие сослуживцы папы, когда в прошлом году приезжали в гости с очень засекреченной базы где-то на Крайнем Севере. Мама очень обрадовалась их подарку, но когда они уехали, сказала папе:
– Жаль, места в кладовке нет, и не передаришь никому, придется так и оставить этот художественный чугун на обеденном столе.
Еле оторвав тяжеленный сувенир от стола, мы с Мариной спустили «художественный чугун» на первый этаж, останавливаясь передохнуть на каждой лестничной площадке.
– Вот Фриц обрадуется, – сказала я (мне для возлюбленного ничего не было жалко). – Помнишь, он говорил, что хочет капитаном дальнего плавания стать?
К Алле я пошла одна. Марина вызвалась покараулить чугун.
– К Фрицу на день рождения? – спросила Алла, открыв мне дверь. – Да никогда в жизни. Он еще за тот синяк на ноге не извинился.
Я очень завидовала Алле. Только она – большая и красивая, с чудесными медными волосами, раскосыми глазами белочки и бровями-кисточками – могла пренебрегать первым парнем нашего двора. Она была старше всех нас на два года, а когда ты в пятом классе, то семиклассница кажется тебе зрелой, все повидавшей в жизни женщиной.
– К тому же я роман интересный читаю, оторваться не могу.
И показала мне книгу А. Дюма «Три мушкетера». Я пожала плечами: никогда о такой не слышала (только в шестом классе мы все поголовно заболели Дюманианой).
– Там красивая девушка оказалась воровкой, – сказала мне Алла, – так что иди, не мешай. – И захлопнула дверь перед моим носом.
Еле дотащив якорь на второй этаж пятого подъезда, мы вручили его Фрицу. Тот скривился. Не знаю, то ли от тяжести дорогих подарков, то ли от счастья видеть Марину.
Полы в доме у Димки были великолепные. В них можно было глядеться, как в зеркало. Ровные, до блеска натертые мастикой, покрытые ковриками и половичками, которые опасно елозили по гладкой поверхности.
Мы сняли обувь. Но если все получили нормальные тапки с прорезиненными подошвами, то мне достались чусты с вельветовым верхом и войлочным низом. Они сразу заскользили по полу, по коврикам и половичкам. Держась за мебель, чтоб не упасть, я покатила на чустах, как на коньках, к дивану.
Димка угощал тортом и чаем. Съев необыкновенно вкусный торт до последней крошки, мы осоловели, расслабились и согласились на предложение мальчишек играть в «бутылочку». Стенка крутанул бутылку от лимонада так сильно, что она завертелась, как волчок на «Что? Где? Когда?», разве что не заржала. Мы следили глазами за бутылкой, попихивая друг друга в бок и хихикая. Как вдруг Фриц (фашист проклятый) ногой остановил бутылку так, чтобы она показывала прямо на Марину.
От такой неприкрытой наглости – или любви (нужное подчеркнуть) все ошалели. Наступила тишина. Димка встал и направился к Марине.
В те целомудренные времена в лучшем случае он бы поцеловал Марину в щеку, в худшем – получил бы по башке чем-нибудь (книжкой, диванной подушкой, кулаком). Но Марина вскочила и побежала к входной двери. Схватила пальто и шапку, прыгнула в сапоги и выскочила на лестничную площадку.
Я же – следом, крича: «Марина, ты куда? Постой, я с тобой. Чтоб ты провалился, фашист, фриц!». Солидарность, одним словом.
Но чусты за моим порывом не поспевали, половички превратились в водные лыжи, ноги разъехались в разные стороны, и, пытаясь сохранить равновесие, я сначала прыгнула четвертной Плющенко, выкидывая невиданные коленца, а потом приземлилась на скрученный коврик в шпагате не хуже растяжки Волочковой (хотя тогда мы не подозревали об этих грядущих знаменитостях). Чусты улетели в другую комнату, а я заорала нечеловеческим голосом: «Я так и знала!».
Мой ор потонул в хохоте друзей. Мои еще недавно товарищи просто стонали. Кто упал на диван, кто под стол, кто головой в тарелку. Они ржали так зажигательно, так заразительно, что мои слезы досады высохли, не пролившись.