Я признаюсь во всём

Зиммель Йоханнес Марио

6

— Педагоги всего мира в последнее время пришли к единому мнению, что судьба и развитие человека зависят от влияния среды, которая окружала его в раннем детстве, и его мироощущения, — сказал доктор Фройнд.

Он сидел напротив меня в кабинете директора школы, просторной комнате со стенами желтых тонов и огромными окнами, которые выходили на пути западной железной дороги. Мебель была выдержана в веселых светлых тонах, а на стенах в рамках под стеклом висели красочные детские рисунки.

В восемь мы пришли сюда с Мартином. Мы еще сердились друг на друга, и он делал вид, что не замечает меня. Школа, бывшая канцелярия нацистов, создавала впечатление

целиком состоящей из стекла, стали и бетона. Она была построена в том холодном, безличном стиле гигантизма, который предпочитал Третий рейх, и вообще была абсолютно уродлива. На это уродство обратили внимание и новые хозяева, которым администрация Вены передала здание после окончания войны. Новые жильцы основательно потрудились. И стены подъезда, и широкие светлые коридоры были разрисованы детьми. Деревушки, животные, люди и железные дороги, непропорциональные, но разноцветные, смелые, наполненные фантастической индивидуальностью. Вдоль стен стояли ухоженные цветы в вазах и горшках. На выступах в стенах были устроены витрины с игрушками, сделанными руками детей, предметы рукоделия и учебники. Были там плюшевые животные — еж, ондатра и большой полевой заяц. Над каждым предметом висела маленькая дощечка, на которой печатными буквами описывались эти предметы. «Полевой заяц — полезное животное и друг человека. Он живет в норах, которые копает сам, и они имеют девять выходов». Я видел, что Мартина это заинтересовало. Совершенно не обращая на меня внимания, он шагал рядом со мной в радостной толпе детей, которые спешили в свои классы, и беспокойно переводил глаза с предмета на предмет. Больше всего его заинтересовала большая современная кухня, которая находилась на первом этаже и дверь которой была открыта. Он смотрел на шестерых маленьких девочек, которые старательно суетились у плиты, мыли овощи и чистили картошку. Первый вопрос, который он задал сразу после того, как доктор Фройнд радостно и приветливо поздоровался с ним, тоже относился к той кухне.

— Ах, — сказал Фройнд. — Я, конечно же, рассказывал тебе, что мы здесь готовим сами?

Мартин облизал губы, опустил голову и молчал.

— Мы готовим для всех, кто приходит в школу. И после обедаем все вместе. Приготовление пищи — такое же школьное занятие, как математика, природоведение или немецкий. Одну неделю готовят девочки, другую — мальчики.

Мартин рассмеялся:

— Они же совсем не умеют готовить!

— Еще как умеют, Мартин! — Доктор Фройнд прищелкнул языком. — Ты даже не представляешь себе!

— Но откуда они это умеют?

— Они научились. Всему можно научиться. Ты не поверишь: в ту неделю, когда готовят мальчики, девочки мастерят на уроках труда. Наши девочки умеют пилить и забивать гвозди, а наши мальчики — вязать на спицах и крючком и штопать носки.

Мартин снова рассмеялся:

— Да, однако, это странная школа.

— Эта странная школа — свободная и веселая, я же говорил тебе. Здесь тебе очень понравится. С чего бы тебе хотелось начать — с приготовления пищи или ручной работы?

— Готовить! — быстро крикнул Мартин.

Тут вошла молодая учительница, которая по-дружески подала Мартину руку и сказала, что готовить он будет с ней. Нам оставалось уладить еще пару формальностей о переводе его в другую школу, и, кроме того, врач сначала должен был обследовать общее состояние ребенка.

— Но я думал, что сейчас уже смогу начать готовить, — сердито сказал Мартин.

— Завтра, Мартин! Урок будет только завтра! Сначала ты должен пойти с учительницей. Через два часа ты снова будешь здесь. Тогда ты сможешь остаться у нас.

— Ну хорошо, — сказал Мартин.

Когда он ушел, я спросил у доктора Фройнда, не боится

ли он того, как поведет себя Мартин, когда придет в новый класс, к незнакомым детям, и он поведал мне свою теорию лечения, пояснив, что отношения с окружающим миром в детстве решают все в жизни человека.

— Это чувство связи с окружающим миром, — сказал он, — или ощущение себя частью общества, способность человека находить контакт с окружением, находить друзей, быть другом, любить и быть любимым, иметь нормальные социальные отношения, жить в нормальном обществе, в согласии с его нормами и привилегиями. — Он закурил очередную сигарету. Курил он очень много, кончики его пальцев были желтыми. — Первый человек, с которым ребенок устанавливает контакт, — его мать. Мать первая встречает его любовью, добром, она его кормит, согревает, ласкает и бережет, и ребенок реагирует на такое отношение, развивая в себе те же качества. — Он выдохнул облако табачного дыма и вдруг повторил тихо, немного потерянно, и сразу постарев: — Любовь, добро, терпение, юмор и нежность, справедливость и спокойствие — то прекрасное, что дает человеку ощущение мира…

В комнате было тепло, под окнами мурлыкали батареи, я откинулся на спинку стула. Атмосфера этого дома действовала приятно.

— Мы, — продолжал доктор Фройнд, — исследовали реакции большого числа детей на определенные события. Детей поделили на три группы: те, чье детство прошло в непосредственной близости матери, те, кто провел свое детство без матери, и, наконец, те, кто до определенного момента рос с матерью, затем на какое-то время жил в разлуке с ней и после долгого времени снова к ней возвращался. — Доктор Фройнд нагнулся вперед, и убедительно произнес: — При этом мы пришли к выводу, что даже разлука на шесть месяцев — всего лишь на шесть месяцев! — в раннем детстве достаточна, чтобы способность ребенка строить отношения с окружающим миром надолго и значительно снизилась!

— Что значит — надолго? На всю жизнь?

— На всю жизнь, господин Франк.

— И эту способность невозможно вернуть? — спросил я.

— Возможно, но это чрезвычайно тяжелый, долгий и сложный процесс.

— Это означает, что дети — продукт преступного поведения их родителей?

— Преступного поведения и предательства, господин Франк.

— Но боже мой… — я вдруг пришел в волнение, мне казалось, что все это ужасно глупо. — А если мать внезапно умирает, например! Это же не преступление! С этим она ничего не может поделать!

— Если в тот же момент, господин Франк, другой человек займет ее место, — несчастья не случится. Тогда ребенок найдет близость с другим человеком. Но в случаях, которые я лечу, близости с другим человеком, который заменил бы небрежную, забывшую свой долг мать, нет. — Он посмотрел на меня, я молчал. И вдруг под его ясным острым взглядом, как Мартин до этого, я опустил глаза в пол.

— Да, я понимаю, — сказал я. (Боже, что со мной творится? Куда я попал? Я должен расплачиваться за преступления других людей? Может быть, и так, кто-то всегда должен платить. Ни один счет не оставался открытым. Жизнь вела верную бухгалтерию.) — И как, как же вы хотите вернуть Мартину эту утраченную способность?

— Я предложу ему новую близкую личность, которая заменит ему мать.

— Кого?! — в панике спросил я.

Он спокойно улыбнулся:

— Себя, — ответил он.

Я откинулся назад.

— Да, — сказал я. — Вы можете. Вы в состоянии сделать это.

Он все еще не отрываясь смотрел на меня.

— Господин Франк, — спросил он тихо. — Вы сами росли с обоими родителями?

Я не понимал, что говорил, это вырвалось само собой:

— Нет, только с отцом. Брак моих родителей распался по вине матери.