Я промазал, опер – нет
Шрифт:
А парень уже тянет ко мне правую руку, левой цепляя затворную раму, чтобы заполнить ствол патроном.
«Ваня, домой!»... Это же голос моей матери. Это она зовет меня домой. Темно, в небе луна, в ее свете серебристо поблескивает река, костер, уха, но мы еще маленькие, нам еще рано в ночное. Потому и вышла моя мать за околицу, и тетя Глафира с ней, и тетя Оля... Сейчас нас, мелюзгу распоясавшуюся, вернут домой, отец всыплет мне ремня, мама потом утрет слезы, напоит парным молоком, уложит спать на мягкую перину, поцелует в щеку, оставив на память сладковатый, слегка терпкий запах пота.
Киллер уже жмет на спусковой крючок. Я вижу это как в замедленной съемке... Слишком долго все тянется. Целая ночь прошла, утро уже, мы с мальчишками бежим по улице, я с Вовкой тащу за веревку ржавое корыто, Васька раскручивает за хвост дохлую кошку. Вот мы останавливаемся у поросшей камышом канавы, Темка из рогатки метит в зеленую пупырчатую лягушку. Камушек в кожетке у него твердый, гранитный, таким и человека можно убить...
Ну, чего же ты, Темка, не стреляешь? Может, тебя пугает почерневшее небо, грозовые тучи? Или тебя смущает гул набата?.. Но ты не бойся, Темка! Давай, давай!
С грохотом разверзлись небеса. Закружилось вдруг вокруг, затряслось, время быстро побежало вперед, ввысь устремился чей-то истеричный смех, а вниз ударила невидимая молния. Ударила прямо в меня... И крякнула, умирая, лягушка, и в небо под гул набатного колокола взметнулись всполохи пожара...
Глава 14
Кап-кап... Кап-кап... Кап-кап... Где-то наверху, над толщей земли, покрытой снегом, хлюпает капель – тает лед, тают сосульки; деревья просыпаются, по их стволам наверх, к безлиственным кронам, от живой земли неторопливо поднимаются питательные соки. Но этот перестук раздражает, бьет по нервам, и не хватает терпения лежать неподвижно, наслаждаясь тишиной и покоем вечности.
Кап-кап... Кап-кап... Кап-кап... Да что же это такое? Так покойно было безжизненно лежать под глубоким и тяжелым слоем вечности, но эта капель просто невыносима!
Кап-кап... Кап-кап... Кап-кап... Я открыл глаза и увидел прикрученную к стене белую, с рыжими разводами раковину, медный кран с фаянсовым маховиком, капля насыщается водой, звонко падает вниз, раз, другой... Кап-кап... Кап-кап... Кап-кап... Но этот звук уже не раздражает. Эта капель вернула меня на поверхность жизни из подземных глубин, где мрак и вечность.
Лампа в круглом абажуре под потолком, темный, слегка заплесневевший угол, закрытая дверь возле умывальника, пустая рогатая вешалка рядом с ней. Больничная палата, и я здесь – прикованный к кровати пациент. Шея туго обмотана бинтами, руки под простыней – катетеров не видно, не заметно трубочек и проводков, идущих к аппарату жизнеобеспечения. Да и нет никакого аппарата, не слышно его. И на лице нет кислородной маски...
Я чувствовал свое одеревенелое тело, а пальцы на руках и ногах казались чужими, с трудом, но все-таки повиновались мне. Ничего, пройдет время, и я смогу встать на ноги. Я знал, как это бывает. Я знал, как выздоравливает после ранения человек... Я жив, и я обязательно встану с больничной койки.
Дверь в палату открылась, и я увидел мужчину в белом халате. Высокий лоб, широкий овал лица, но глаза, нос и рот маленькие, казалось, они стремились собраться в точке на переносице. Но дефектным его лицо я назвать не мог, хотя бы потому, что на нем светилась радушная, жизнеутверждающая улыбка.
– Ну вот! – глянув на меня, затем на часы, еще шире растянул он губы. – Точно по расписанию!.. Как чувствуете себя, молодой человек?
Словами ответить я не смог: во рту пересохло, язык намертво, казалось, прилип к нёбу. Но я кивнул, выражая свою догадку о том, что шансы у меня есть.
– Вот и я думаю, что все в порядке, – задорно подмигнул мне врач. – Пуля попала в шею, гортань, позвоночник и сонная артерия не повреждены, и это самое главное. Крови много потеряли, но ничего… У вас хороший начальник. И, главное, что одной с вами крови, капитан... А вот, кстати, и он. То есть она... Здравствуйте, Дарья Борисовна! Я же говорил, что ровно в десять он будет,как огурчик...
В палату вошла Дарья. В глазах затаенная радость, на лице растерянность, на губах печальная, но не страдальческая улыбка. Впрочем, врач вежливо выставил ее за дверь. Но, закончив осмотр, впустил снова. Это я воспринял как хороший знак. Если ко мне допускают посетителей, то, значит, со мной все в порядке. Неважно, что Бесчетова не простой визитер. Для врачей перед болезнью все равны.
– Только недолго, – сказал он, закрывая дверь.
Дежурная фраза. Но мне хотелось, чтобы Дарья соблюла распоряжение врача. Отторжения она не вызывала, как раз напротив, но я чувствовал себя неуютно в ее присутствии. Вроде бы ни в чем я перед ней не виноват, но совесть почему-то скребется в душе, отсюда и неловкость...
– Врач сказал, что жить буду, – сказал я, радуясь, что могу говорить. – А что было, не сказал.
– Для этого есть я, – грустно улыбнулась Дарья.
– Что-то не так?.. Что-то с Олесей? – встрепенулся я.
– С Олесей?! – Уголки ее рта капризно опустились вниз. – Да нет, с Олесей все в порядке... Завтра ее увезут в Москву, еле уговорили...
Дарья отвернула лицо, чтобы скрыть невольную радость, спрямившую линию ее рта.
– А как же я?
– Ей обещали свидание с тобой, – приуныла она.
– И когда?
– Ну, я позвоню, скажу, что все в порядке... Ты даже не спросишь, что было, кто тебя ранил?
– Киллер в меня стрелял... Он что, ушел? – спросил я, вспомнив о двух спецназовцах, которые должны были меня страховать.
Жаль, что я оставил их далеко от места встречи с Чапой. Кто ж знал, что Чапа собирался сдать мне своего жильца. Так бы я поближе ребят подвез.
– Да нет, не ушел... Ты его убил... Он тебя ранил, ты его убил...
– Плохо.
– Что плохо?
– То, что я его убил.
– Ну, в общем, да, начальство злится. Он живым был нужен. Как теперь на заказчика выйдешь?
– При чем здесь это? Плохо, что убил. Убивать вообще плохо... Надоело все это, не могу больше.
У меня вдруг возникла потребность расстегнуть ворот рубахи, освободить шею, чтобы легче дышалось. От волнения мне не хватало воздуха... Но не было на мне рубашки, а от бинтовой повязки на шее не избавиться...