Я - счастливый человек
Шрифт:
— Маша, — сказал он, — я перечитал письма, и мне показалось, что все это было только вчера. Не сердись, девочка. Я все это уничтожу. Не хочу, чтобы чужие руки рылись в этих письмах. Но все, что касается тебя, я сохраню. Все, что было между мной и твоей матерью, — это были самые счастливые… — он на минуту остановился, — и самые горькие дни моей жизни.
В его глазах были боль и страдание.
Даже прокляв день, когда расстался с тобой, БлагославляюВот такая история. О ней много написано, но и сегодня, спустя годы, я не могу вспомнить ее без волнения.
Лет пятнадцать назад я подготовила большую, двухсерийную передачу для Центрального телевидения «Монологи Клары Лучко». И рассказала в ней о прощании с Валентиной Серовой. Я до сих пор не могу говорить об этом спокойно. Как случилось, что кинематографическое сообщество не удосужилось проводить достойно в последний путь звезду отечественного кино, кумира миллионов? Как получается, что мы не ценим собственную историю и людей, которые в трудные годы войны помогли уберечь страну, дать надежду миллионам?!.
А теперь я расскажу еще одну историю.
Однажды я невольно стала свидетелем зарождающегося большого чувства.
Так получилось.
В Ленинграде на стадионе был праздник кино.
Кто бывал в городе на Неве, знает этот огромный стадион на выходе в Финский залив. Стотысячные его трибуны раскинулись на намытом из песка круговом холме, внутри которого расположилась футбольная арена, опоясанная гаревыми дорожками. На этом стадионе и был праздник.
Открытие начиналось с торжественного объезда трибун. Я стою в машине в гриме и костюме Ядвиги — певички из картины «Красные листья». За мной тюремная решетка. Все это как бы изображает сцену, когда я прихожу в тюрьму на свидание.
Евгений Урбанский стоит в машине у декорации из фильма «Баллада о солдате».
И тут же актриса из Риги, красавица Дзидра Ритенберг, которая только что снялась на Киевской студии в фильме «Мальва».
Машины сгрудились, шоферы ждут команды, когда надо выезжать на арену.
И так получилось, что друг против друга стояли в машинах Дзидра Ритенберг и Евгений Урбанский. Лицом к лицу. А я на своей машине стояла позади.
И я была поражена, увидев, как они смотрели друг на друга. Они приехали в Ленинград несколько дней назад. И вот за эти несколько дней, как это бывает в жизни, родилось огромное чувство.
Им было совершенно все равно, куда они едут, какие машины, в каком они городе, что вообще происходит. Утро, день, вечер, время года — ничто их не касалось. На огромном стадионе, где собралось сто тысяч ленинградцев, их было двое. Только Она и Он.
И вот эта обособленность, эти глаза потрясли меня, и я стояла не дыша. Я чувствую, что неудобно, нехорошо быть наблюдателем. Но что мне делать, мне некуда деться.
Кончились концерты, Дзидра уехала в Ригу, Евгений — в Москву.
Он тосковал, не зная, что ему делать, ехать ли в Ригу… И вдруг ему позвонил приятель:
— Женя,
Он выскочил из дома, сел в машину и приехал к приятелю. Там была Дзидра. Оказывается, она приехала на врачебный консилиум, ей предстояла операция на сердце.
Урбанский проводил Дзидру до гостиницы и сказал, что каждый день в клинике будет с ней. «Когда тебе сделают операцию, — говорил он, — и ты откроешь глаза, — первым, кого ты увидишь, буду я. Я тебя не оставлю всю жизнь».
Так все и получилось. Они поженились. Дзидра переехала в Москву. Они ждали ребенка.
В это время в Москву пришло приглашение из Чехословакии на Кинофестиваль трудящихся. Нашу делегацию разделили на две группы, у каждой был свой маршрут. Алла Ларионова и Николай Рыбников составили одну группу, а я с Женей Урбанским — другую.
У нас была «татра», мы ездили на этой машине из города в город. Сопровождала нас переводчица пани Славка, моя добрая знакомая, симпатичная и веселая молодая женщина. Она нас, как могла, оберегала.
Нам то и дело предлагали то посещение заводов, то встречу с общественностью, то пресс — конференцию. Но она решительно отсекала часть мероприятий, говорила, что артисты устали, им надо отдохнуть.
Славка набирала в корзинку мясо, фрукты, овощи, и мы ехали на машине в какой-нибудь лесочек, располагались поблизости от маленькой речушки, разжигали костер, жарили мясо и кипятили чай. Славка знала такие места, где мы не могли нарваться на штраф за ущерб природе, и мы гам подолгу беседовали о жизни… Женя все время говорил о Дзидре…
Год сложился у Урбанского тяжело, надо было заработать деньги на кооперативную квартиру. У меня тоже были свои трудности. Так что отдохнуть было не лишним, тем более что поездка оказалась утомительной.
Полдня мы в дороге, приезжаем в очередной город. Над нами берет шефство завод, мы размещаемся в гостинице, переодеваемся и — очередная встреча. Мы выступаем, нас тепло принимают, нам дарят сувениры, мы раздаем автографы, а потом, конечно же, идем в ресторан. Там уже все готово: собираются руководство завода, деятели культуры, активисты Общества дружбы, и начинается банкет.
Мы сидим на почетных местах. Ясно, что пока мужчины всё не выпьют — не разойдутся; они сидят, задают вопросы, рассказывают анекдоты и истории. И мы с Женей Урбанским вынуждены до конца сидеть за столом, нельзя же обидеть хозяев. Каждый день новый город, новые люди, и надо с ними поддерживать беседы, а это сложно.
Вскоре мы приспособились к этим условиям. У нас было несколько забавных историй, и мы их по очереди рассказывали — то он, то я. За столом оживление, все смеются, все довольны. Затем обычно вся компания перемещалась в бар, и мы с Женей почему-то танцевали краковяк. Мы оба рослые, крепкие, как взмахнем руками — достаем из одного конца бара в другой. Все аплодируют… Один вечер — это прекрасно, но цепь таких вечеров невольно утомляет.