Я - сингуляр
Шрифт:
Люша молчал, качал огромной головой, щеки колыхались, наползали толстыми слоями друг на друга.
Я подумал, сообщил:
– Так у меня ж еще тридцать, а то и больше лет в запасе? Буду стараться собрать такую сумму. Как думаете, если каждый месяц по сто долларов откладывать, насобираю?
Они ушли, уверенные, что прикалываюсь, а я, закрыв за ними двери, сообразил наконец, что в самом деле настолько хочу бродить по пескам Марса, что для собственного душевного спокойствия должен в самом деле начинать готовиться к этой
Протест против «куда поедешь отдохнуть» – у меня вообще-то стихийный, как у зверя, что упорно не желает идти туда, куда ему идти не надо. Во-первых, ни в какие египты не хочу, для этого надо куда-то ехать, будто здесь я в каком-то аду, во-вторых, достает слушать это дурацкое «надо отдохнуть» от тех, кто за весь год палец о палец не ударил и даже хвастал, что у него «работа – платят хорошо, а делать ничего не надо».
Еще понимаю тех, кто долбит уголь в шахте, хотя и там теперь комбайны, не надо киркой развивать мускулы, но от чего отдыхают эти простейшие?
Но стихийный протест – это стихийный, он для тех, кто не в состоянии объяснить мотивы своих поступков. А я же вроде не дурак? Надо подвести базу. А база у меня та, что я в самом деле очень хочу поехать в отпуск, но, увы, туда пока поезда не ходят и самолеты не летают.
То, что брякнул со злости и с вызовом, на самом деле не эпатаж, я очень хочу, просто жажду ходить не по пескам Египта, а по пескам Марса. Хочу увидеть не Южный Крест, который можно узреть только в южных широтах, а хочу посмотреть на шаровое скопление звезд нашей Галактики вблизи, без всякого телескопа. Хочу промчаться не через прерию или тайгу, а через гиперструны пространства, нырнуть в туннель многомерности и выскочить под лучи зеленой звезды, где физические законы совсем иные...
На экране домофона видно, как Люша с Барабиным пересекли площадку, вот сели в лифт, а через сорок секунд внизу в холле раздвинулись дверцы грузового лифта. Первым вышел Барабин, Люша выдвинулся неспешный, как айсберг, потопивший «Титаник».
Я перешел на балкон, отсюда видно обе раскоряченные фигурки. Чувствую себя уродом и не могу понять, ну почему, почему не рвусь в эту гребаную Грецию смотреть на греческие развалины, почему отказался ехать в Индию смотреть на гребаные индийские развалины и почему не взял горящую путевку для поездки в Египет, где целых две недели по льготной цене можно смотреть на гребаные египетские развалины?
И вообще, почему меня не бьет истерический восторг при виде ночного горшка Рамзеса Второго? Только лишь потому, что сейчас унитазы намного удобнее?.. Но, во-первых, горшок самого Рамзеса, во-вторых, этому горшку пять тысяч лет!
Ну и хрен с ним, ответил я мысленно, что мне с этих пяти тысяч. Унитаз в моем туалете куда эстетичнее. И удобнее. И вода подается прямо в этот современный горшок, который даже по форме изящнее, красивше. Словом, не понимаю этого щенячьего восторга... Почему? Что со мной не так?
Глава 15
Стараясь справиться с депрессией, вот уж не думал, что я интеллигент до такой степени, самому противно, будто перешел на вкусную и здоровую пищу, подсчитал финансы и купил в кредит хонду, новенькую, сверкающую. Еще лет десять тому такая была бы верхом роскоши, но сейчас, увы, эконом-класса. Да и то в кредит.
Насобачился ездить довольно быстро, все мы еще в школе учимся водить машины, а коммуникатор показывает все улицы и переулки, предупреждает о поворотах, знаках и пробках.
Портрет Габриэллы, как ни странно, действует подобно иконе на православных. У православных мир – это одно, они – другое. Мир в том значении, старом, уже забытом, от которого осталось разве что «мирской», «мирские», а «Война и мир» переводится нашими придурками как «War & Peace», а не «War & World», как было бы правильно.
Еще пару раз Люша, Барабин, Константин и даже Тюпавин пытались меня затащить ехать дружной компашкой на Кипр, я устоял, за что зауважал сам себя и поблагодарил наблюдающую за мной со стены Габриэллу.
В последних числах августа они наконец отбыли на дальние юга, а я, ухлопав пару недель всего лишь на работу, додумался ездить к универу, занес в наладонник расписание всех лекций на астрономическом, и наконец однажды сердце затрепетало в ожидании чуда.
Я еще не понял, чего это оно всполошилось, будто собака, рядом с которой запустили фейерверк, но голова сама повернулась так резко, что хрустнули позвонки.
Пару мгновений я всматривался в веселую стайку девушек, сбегающих по ступенькам.
– Господи, – пробормотали мои губы сами по себе, – дурак, почему я раньше не сообразил, не пришел...
Габриэлла вздрогнула, когда я притормозил у бордюра машину и распахнул дверцу.
– Ага, попалась!
– Кто... А, это вы, Вячеслав?
– Садитесь, – сказал я, – не уверен, что здесь можно парковаться.
Она заколебалась, бросила беспомощный взгляд на приближающийся троллейбус.
– Мне вообще-то близко...
– Меня сейчас оштрафуют, – сказал я. – А я бедный, как вагант.
Она вздохнула и опустилась рядом на сиденье. Я торопливо вырулил и ввинтился в поток. Габриэлла сидит прямая, как на экзамене в пансионе благородных девиц, чуть-чуть косит на меня настороженным взглядом.
– Куда ехать? – спросил я.
Поколебавшись, она назвала адрес, не так уж и рядом, я указал точку на коммуникаторе, там сразу пролегла по карте извилистая линия. Габриэлла с интересом наблюдала, как пунктир сокращается, а женский голос своевременно предупреждает о поворотах и возможных пробках.