Я - сингуляр
Шрифт:
Она помолчала, я затаил дыхание, она ответила тихо:
– Аркадий Аркадиевич, не говорите так красиво. А то мне как-то не по себе. Я не то чтобы ах-ах, за кого вы меня принимаете, я серьезная... но мои интересы, как бы без высокопарности, среди звезд. Ну вот, не получилось...
– Это не высокопарность, – сказал я горячо, – вы там, среди звезд! И вся из себя... звездная! А я тут червячусь.
– То есть, – уточнила она, – окукливаетесь?
– Пока листья жру, – сказал я сердито.
– Потом из вас выйдет звездная бабочка?
– Хорошо бы – межзвездная, – сказал
Она засмеялась, поднялась. Сердце мое остановилось в ужасе, но Габриэлла собрала чашки, унесла на кухню и поставила в раковину. Я смотрел с замершим дыханием, как она сполоснула под струей горячей воды, протерла полотенцем и аккуратно расставила на полке.
– Что ж, – сказала она, поворачиваясь ко мне, – раз уж мы пока гусеницы...
Не играя в дешевый стриптиз, она просто и без затей сбросила через голову маечку, подрыгала ногами, скидывая шортики. Улыбнулась чуточку застенчиво и сняла крохотные трусики, обнажив узкий ромбик интимной стрижки. Я не двигался, страшась спугнуть дивный миг, а Габриэлла произнесла со слабой улыбкой:
– У звездных это будет, наверное, иначе... Я в душевую.
Я проводил ее взглядом и, лишь когда скрылась за дверью, метнулся в спальню, быстро-быстро убрал все лишнее, сменил простыню и наволочки.
Она лежит со мной рядом, почти касаясь голым плечом, одеяло подтащила к подбородку. Голова кружится от ощущения, что там дальше голенькая и что на этот раз у нас будет совокупление, чему в старину придавали такое большое значение.
– Ты счастливый, – сказала она, уже незаметно перейдя на «ты», – у тебя и работа интересная, и хобби.
– Твоя интереснее! – сказал я, счастливый, здесь «ты» знаковое, а не просто местоимение. – У тебя астрономия...
– Да, я люблю ее, – согласилась она. – Но у тебя даже стены в звездных картах.
– Что карты...
Постепенно воодушевляясь, я рассказал ей о законе Мура и что стремительный взлет новейших технологий позволит рвануться биологии, медицине и вообще всей науке, а это приведет к сингулярности. Габриэлла слушала очень внимательно, не перебивала. Ее веки иногда опускались, я понижал голос, улыбка пробегала по ее губам.
– Я не сплю. Говори.
Я рассказал про неизбежную перестройку организма, что вообще-то уже началась, только это пока не связывается с первыми лучиками грядущего дня сингулярности: металлокерамические зубы, исправление близорукости хирургическим путем, вставление в глаза искусственного хрусталика, который уже лучше естественного, пластмассовые клапаны в аортах, титановые суставы...
Лишь однажды она обронила, чуть коснувшись рукой моих вялых гениталий, а они всегда вялые, когда увлекаюсь разговорами:
– Значит, этой штуки у людей не будет?
Это был полувопрос-полуутверждение, я замялся, ответил с неловкостью:
– Сама понимаешь, никто никого принуждать менять свое тело не будет. Обязательно найдутся люди, которые «захотят остаться людьми». В смысле, со всеми их причиндалами.
Она пробормотала:
– Это утешает.
– Почему?
– Абсолютное большинство останется.
– Габриэлла!
Она спросила удивленно:
– Разве
– Абсолютное большинство так только говорит, – возразил я. – Это тупое стадо, давай уж скажем правду! Мы не на трибуне, чтобы политкорректничать. Большинство говорит так потому, что все говорят так. Как принято говорить, вот и говорят.
Она шепнула в ухо:
– Это правильно. Большинство должно быть устойчиво и консервативно. Если бунтарей слишком много...
– Да понимаю, – сказал с легкой досадой, – но это умом понимаю! Любое общество держится на дураках, если честно, без политкорректности, но все равно дураки злят и раздражают.
– Ну что ты заводишься...
– Сам не знаю, – признался я. – Условия уже явно и заметно изменились, а стадо продолжает бубнить одно и то же. С гордостью причем! Стадо сперва будет говорить, как гнусно становиться трансчеловеками, а потом все разом ломанутся следом и с великой поспешностью избавятся от биологических тел. И будут говорить таким же безликим хором, что как это правильно быть в постоянно перестраиваемом кремниевом теле и какие дураки те, кто все-таки остались полуобезьянами. Правда, они так же будут говорить и про тех трансчеловеков, что стремятся перейти в зачеловеки...
– В сингуляры?
– Да, в сингуляры. Стадо есть стадо. Оно всегда считает себя правым уже на том основании, что их большинство.
Она сказала тихо:
– Но любое стадо ведет вожак, не спрашивая их желания, так?
– Да, – ответил я, благодарный за поддержку. – Переход на другую ступень неизбежен. Всегда будут люди, что захотят усовершенствовать свое тело. А те, кто не пожелает, будут проигрывать во всех отношениях и... поневоле начнут встраивать в свое тело всякие гаджеты и дивайсы, чтобы не отставать, чтобы соответствовать эпохе, иначе... в заповедники! Есть заповедные леса и степи, где звери живут в полной свободе, люди их не тревожат. Будут заповедники и для тех, кто все-таки не захочет из упрямства или религиозных убеждений менять свое тело...
Она задвигалась, устраиваясь поудобнее, ее волосы щекотали мой подбородок.
– Из религиозных? Я вообще-то верующая...
– Католичка? Православная?
– Не знаю, – ответила она шепотом. – Меня никто не крестил, в церкви ни разу в жизни не была. Но вообще-то в Бога верю. У меня даже есть Библия в двух изданиях. Одно попроще, а другое с иллюстрациями Доре.
– Ух ты!
– Правда, – уточнила она, – я их особенно и не читала. Так, рисунки посмотрела.
– Рисунки Доре? Еще бы!
– Удивительные рисунки, – согласилась она. – Так что в Бога как бы верю, но у меня все иначе. Для разговора с Богом вовсе не надо ходить в церковь или общаться со священниками. Это к тому, что тезисы, изложенные древними людьми в этих книгах, не являются для меня... как бы сказать помягче, священными. В смысле, они для меня вовсе не руководство в жизни.
Я коснулся темной макушки губами.
– Бог будет доволен, когда люди подрастут и придут к нему не на четвереньках. Да и люди сами, став в тысячи тысяч раз умнее и могущественнее, лучше смогут ответить на вечные вопросы: зачем мы? Какова цель бытия? Есть ли Бог?