Я - сингуляр
Шрифт:
– Да понимаю, что пустяки. Просто я в такой семье выросла...
Никакой я не раскомплексованный, ответил я мысленно. Просто мы в теле животных, потому и комплексуем, потому и зажаты. Все это уйдет, когда будем из наночастиц. Вряд ли будем стесняться того, что у соседа антенна длиннее, а у меня... ах-ах, какой стыд, короче на целый нанометр, скорее принять нановиагру!
– Нормуль, – сказал я уверенно, как принято отвечать, потому что эти, которые отчаянно выпячивают свою неповторимую индивидуальность и живут «не как все», самые зажатые в общепринятые
Она озабоченно потрогала ухо.
– Что, противные?
– Нет, красиво вычерченные... Остренькие такие кверху, а не повисшие лопухи, как у многих. Прикольные ушки!
Она с облегчением улыбнулась, но не ответила, тужилась, я деликатно помолчал, а когда булькнуло вновь, Габриэлла заметно расслабилась, я добавил:
– И просвечивают, я заметил. Тоже здорово... Так и покусал бы!
Она засмеялась, оторвала пару листков бумаги, красиво изогнулась, доставая ими до задницы.
На кухню вернулись вместе, я бросил на раскаленную сковородку пару сочных ломтей ветчины, добавил масла и разбил десяток яиц. Воздух начал пропитываться зовущим ароматом смачного жранья.
Потом кофемолка наполнила пластмассовый стаканчик, рассчитанный на шесть порций, обычно это норма на одну мою чашку, но сейчас я великодушно разделил пополам. Все равно всем кажется чересчур крепким.
– Чашечка кофе, – сказал я, – а как возрастает самоуважение!
Габриэлла засмеялась:
– У меня тоже. Даже морщинки разглаживаются.
– Какие морщинки? – удивился я. – У вас их нет.
– Будут, – заверила она со вздохом. – То доллар падает, то финансирование нам урезают, то директора сменили...
Я сказал с неловкостью:
– Вы все это принимаете слишком близко к сердцу.
Ее губы дрогнули в улыбке.
– Это потому, что у меня маленькая грудь.
Я посмотрел в ее смеющиеся глаза.
– Да, у кого большая грудь, до тех чужие проблемы доходят слабо, это я понимаю. Но вы с чего решили, что маленькая?
– Вы смотрите мне в глаза, – уличила она.
– И что?
– Обычно мужчины пялятся на сиськи! Если не смотрят – значит, смотреть не на что.
– У вас удивительные глаза, – сказал я искренне. – Смотрел бы в них и смотрел. А сиськи нормальные. Не огромные, но и не маленькие.
– Это потому, – объяснила она, – что у меня удивительный лифчик.
– Чем?
– Снимаешь и удивляешься, а где же сиськи?
Я помотал головой.
– Не брешите. Не поверю, что прибегаете к таким трюкам. Это простые девчонки могут, но не вы...
Я задрал ей майку и посмотрел на груди, небольшие, четко выступающие на худом теле, с небольшими алыми кружками и крохотными, как зернышки пшена, сосками.
Она стояла, не двигаясь и не делая попыток мне помешать. Я опустил маечку и сказал с удовлетворением хозяина, поймавшего вора на горячем:
– У вас вообще лифчика нет! И сиськи классные.
– Правда?
– Правда-правда, – заверил я,
Она озабоченно взглянула на часы.
– Через пять минут начнется.
Я торопливо отыскал нужный канал.
– Вот.
– Спасибо.
Она опустилась на диван, спина прямая, взгляд строгий и отстраненный. У меня чуть слюни не потекли от умиления. Как же осточертели самочки, которым только секс или которые твердо уверены, что мужчинам нужен только секс. Да такого говна, как секс, хоть пруд пруди... Ну, не говна, конечно, просто тянет назвать говном, когда со всех сторон вдалбливают, что трахайтесь, трахайтесь, трахайтесь – и все проблемы будут решены!
Ага, щас, будут решены.
Честно говоря, даже дивные снимки, сделанные с помощью этого уникального телескопа, как и умный и емкий комментарий ведущего астронома обсерватории, не потрясли. Я смотрел, как по экрану плывет картинка черного космоса, но рядом на диване Габриэлла, это уже достаточное потрясение.
Она жадно всматривалась в снимки, а я украдкой бросал взгляды на ее тонкий профиль, исполненный дивного изящества и в самом деле королевского достоинства.
– Не волнуйтесь, – шепнул я ей на ухо, – я все пишу...
– Серьезно? Спасибо!
– Вот маг, – указал я на ящик на нижней полке. – Как только передача закончится, сброшу с харда на лазерный. Надеюсь, у вас есть чем прочесть.
– Есть, – ответила она. – Поразительно, в новостях про эти снимки даже и не упомянули...
– Зато показали, – ответил я, – голую Парис Хилтон... И скандал с Аней Межелайтис!
Она сказала грустно:
– Да, вам это интереснее.
– Кому это «вам»? – спросил я, задетый. – Женщины смотрят такое еще охотнее. Понятно почему?
– Почему?
– А чтоб сказать себе: «Так уже можно» – и тоже выйти голой на улицу.
Она фыркнула, передачу досмотрели уже молча. Едва пошли последние кадры с благодарностями за содействие и предоставление редких снимков, я сунул лазерный диск в узкую щель дисковода.
– Пишет в двенадцать раз быстрее, – сообщил я зачем-то. – Это быстро...
Она взглянула искоса, в голосе прозвучала обида:
– Так спешите от меня избавиться?
Я опешил, отшатнулся, выставил ладони, защищаясь от нелепейшего обвинения, ее глаза смеялись, я с трудом перевел дыхание.
– С такими шуточками... у меня вот-вот разорвется сердце!
– Почему?
– Испугался, – ответил я честно. – Габриэлла, я до жути страшусь вас чем-то рассердить.
Она посмотрела на меня искоса.
– Судя по тому, что вы рассказывали, вас это не должно тревожить.
– Не должно, – согласился я, – но как тревожит! Да что там тревожит, страшусь вас потерять как не знаю что. Даже не вас, простите, вы мне и не принадлежали, а потерять возможность вас видеть, слышать, любоваться вами.