Я стал преподом в Академии Подземелий
Шрифт:
— Итак, мы на месте. — оповестила жрица, жестом приглашая меня войти в храм. Что я и сделал. Снаружи это место, к слову, мало чем отличалось от других зданий: ни тебе башен, ни каких–то особых украшений. Одни символы веры на стенах, да и только. Видимо, эта религия зиждется на идее умеренности?
— Красиво — внутри обстановка действительно лучше. Не сказал бы, что здесь много элементов декора, по сути, только резные лавки да люстры. Но вот статуя прекрасной женщины, держащей в своих руках самое настоящее белое пламя, не могла оставить равнодушным.
—
— Да, конечно. Извините, я не очень опытен в подобных делах, но знаю, что существует особая молитва за упокой души павших воинов. Она читается ещё и для того, чтобы почтить их память.
— Всё верно. Всякая душа заслуживает место в царстве благодати нашей Богини. И мы будем молиться даже за тех, кто взял в руки оружие, если причины для этого были достойны. — я немного задумался. А известно ли мне, какими были его причины? Вовсе нет. Но он заслужил покой. В этом у меня нет никаких сомнений. Хотя дело не в этом.
— Видите ли, я не могу назвать вам его имя. — жрица нахмурилась. Ну, а что я могу сделать? Сказать ей, мол, у меня имеется тёзка с таким же именем? Не то, что бы у меня совсем не было вариантов. Всегда можно выкрутиться, претворившись, что я взял чужое имя (а так оно и есть, на самом деле). Но мне не хочется лгать. А раз так, значит, открыть имя Узу Хомэя действительно нельзя.
— Это довольно необычно… Если вас беспокоит, что личность этого человека станет кому–нибудь известна, то можете не переживать. Ничто из сказанного вами здесь не покинет стены храма. — и про это мне известно. Тайна исповеди, как удобно. Но не в моём случае.
— В данном случае, речь идёт вовсе не о конфиденциальности. Просто имя этого человека нельзя произносить таким образом.
— Хм, вот как? Ну, в таком случае, вам придётся произнести молитву самому. — к этому я тоже себя подготовил. С моей памятью запомнить даже несколько страниц будет не так уж сложно. К тому же, не исключено, что мне позволят молиться по какому–нибудь учебнику. Как–то же они обучают служителей, верно?
— Это не проблема. Скажите, что я должен делать.
— Ну, вот и всё. — я кивнул самому себе и закрыл книгу. Действительно, для таких случаев есть специальная литература. Не уверен, что правильно было доверять храмовый экземпляр чужаку, но как не сделать исключение ради «Самозабвенного Спасителя»? Думаю у меня неплохо вышло. Но кое–что мне бы хотелось добавить ещё и от себя. Сложив руки так, чтобы одна ладонь касалась моего плеча, а другая — локтя, я склонился перед пылающим постаментом. Пусть никто меня и не слышит, я всё равно произнесу эти слова шёпотом.
— Спасибо, Узу Хомэй. Благодаря тебе у меня теперь есть путь, которому я хочу следовать. И я не сверну с него. Во славу твоего имени и ради самого себя.
Эпилог. Часть 2: Я — преподаватель
Дом. Удивительное дело. Пусть для меня и прошло всего–ничего, но, кажется, в подсознании
Скрип.
А вот дверь неплохо было бы смазать. И, пожалуй, это единственное, что вообще нужно будет сделать. За моим домом хорошо следили: всё чисто и убрано, мне не удалось найти даже следа пыли. Зато под руку попалось кое–что другое. Это было письмо, оставленное на обеденном столе. Естественно, оно от Томы; мне даже не нужно видеть подпись на внешней стороне конверта, все ясно по запаху. От бумаги до сих пор пахло травой и розами — этих ароматов больше не было нигде в доме.
Недолго думая, я открыл конверт и извлёк оттуда листок бумаги. Почерк, конечно, довольно корявый, но не настолько, чтобы нельзя было прочесть. В конце концов, преподаватель я или кто?
— Итак… — выдохнув, я приступил к чтению. Первый же абзац почти целиком был посвящён извинениям. Сперва Тома извинялась за своё решение. Согласно тексту, даже после полного физического исцеления мое состояние было неоднозначным. Помня про болезнь, вызывавшую мою (Хомэя) слабость, и тот факт, что я как проклятый тренировался, чтобы стать сильнее, она посчитала неправильным лишать меня этого. А вот у Юри была противоположная точка зрения. По её мнению, здоровье пациента гораздо важнее, чем мечты о жизни воина. В Академии не нашлось приспособлений, чтобы провести достаточно глубокую диагностику. Из–за этого было невозможно делать какие–то прогнозы: мой сон мог продлиться как неделю, так и годы. И кто знает, чем бы в итоге это могло закончиться? Но Тома пошла на такой риск, заручившись поддержкой Кудзина. Как ей казалось, я не смог бы жить спокойно, лишенный силы.
Если задуматься, то мне действительно не хотелось бы мариноваться в зельях несколько лет. А от мысли, что сон мог бы вообще не закончиться, у меня, честно говоря, побежали мурашки. Но в то же время… Разве я не решил пожертвовать своей жизнью, когда сражался с «Мантикорой»? Что бы не происходило потом, если это не смерть, то мне остаётся только радоваться и благодарить всех, кто принимал участие. Кроме того, ценность силы в этом мире неоспорима. Она определяет всё, вплоть до социального статуса. Я даже не заметил, как важно стало развитие для меня самого. При этом, Тома всё равно сожалела, хотя уже успела спасти мне жизнь перед тем, как приняла решение. Единственный, к кому в данной ситуации у меня есть вопросы — это Кудзин:
Что он думал обо всём этом? Желал сохранить мои возможности, понимая меня как воин и наставник? Или же он хотел, чтобы меня разбудили, но просто прогнулся под каблуком Томы? — обязательно спрошу у него, как увижу.
— Н-да, — в остальном содержание письма было довольно вторичным. Опуская пространные рассуждения о чувствах, всё сводилось к банальному «Прости меня, но я должна уйти». Немного неприятно, но мне, в общем–то, грех жаловаться на бывшую: она была со мной в худшее время, перед этим спасла мне жизнь и переживала, что я останусь без любимой женщины, когда очнусь. Вот только… Могла бы уж и подождать хоть полгода. Или это я уже совсем оборзел? Ладно, опустим. Жизнь продолжается, вопреки моим попыткам отправиться на тот свет. И кое–что ещё нужно сделать. А перед этим неплохо бы привести себя в порядок.