Я стану твоим врагом
Шрифт:
Марион поймала его за руку, придерживая лекаря, улыбнулась — непривычно мягко, заглядывая ему в глаза — и притянула к себе, коснувшись его щеки губами. Януш замер, впитывая в себя прикосновение теплых губ, вдохнул её запах, с сожалением ощущая, как баронесса медленно отстраняется, отпуская его руку.
— Что бы я делала без тебя, Януш, — тихо проговорила она.
— Не переживайте, — хрипло и невпопад ответил лекарь, — с Михо всё будет хорошо.
Взгляд, которым наградила его воительница, едва не подкосил его окончательно. Счастлив тот мужчина, на которого так смотрит любимая женщина! И Януш готов был отдать многое, очень многое, чтобы Марион смотрела на него так чаще — и только на
Он всё-таки сдался, погрузившись в короткий сон — стоя, как лошадь; уперевшись всем телом в железную решётку и низко опустив голову, так, чтобы упавшие на лицо пряди скрыли от глаз соглядатаев его опущенные веки. Он проспал, должно быть, несколько минут — когда он вскинулся, теряя отстатки сумбурного сна, их узкий коридорчик всё так же освещался светом, выбивавшимся из крохотных окошек трёх смежных камер.
Нестор выдохнул, тряхнул головой, вздрогнул и опустился на деревянных ногах на каменный пол — теперь он мог позволить себе присесть, не опасаясь, что провалится в глубокий и смертносный сон.
Чтобы отвлечься от сырых стен и протяжного заразного кашля из соседних камер, Нестор стал вспоминать эпизоды ускользавшего сна, с трудом выстраивая в голове цепочку событий. Снилось что-то странное, ощущения остались самыми неприятными. Вначале он видел Марион, и это оказалось единственным светлым пятном в его сне. Воительница была в полном облачении, с мечом наголо, с рассыпавшимися по плечам длинными волнистыми прядями — такая, какую он её запомнил во время их поединка в Ренне. Марион манила кого-то рукой — и появившийся из ниоткуда Януш, шагнув за ней следом, тотчас провалился, угодив в чьи-то жадные руки. Они дёрнули его к себе, попытавшись утянуть на дно — но Нестор схватил его за руку, не позволяя упасть — и тотчас проснулся, так и не узнав, получилось ли ему помочь Янушу или нет.
Тюремщик, время от времени заглядывавший в их обособленный коридор, каждый раз смотрел на заключенного герцога с ожиданием — но Нестор лишь скалился в ответ, понимая, чего от него ждут. Здесь, среди смертельно больных отбросов общества, смерть молодого генерала была предопределена. Вот только Андоим, отправивший его в эту тюрьму, не учёл, пожалуй, лишь одного — его звериной воли к жизни. Его непоколебимой, как скала, веры — в то, что он выберется отсюда. В другой раз Нестор и сам бы удивился, почему лесная хворь, свалив почти всех заключенных в соседних камерах, не трогала только его, но в тот момент на него снизошла необыкновенная уверенность в том, что так и должно быть. Странным образом он даже не думал о болезни — точно гниение и зараза были чем-то, что его коснуться не могло. Более того, он даже не боялся заражённых соседей, проклинавших всех и вся из своих клеток. Не отшатывался, когда охранники проносили мимо камеры очередной завернутый в грязные тряпки труп — провожал глазами, не трогаясь с места, и вновь застывал, глядя на тяжёлые двери, закрывавшие выход из коридора.
За последние сутки он, то и дело проваливаясь в короткие сны, которые длились едва ли минуту, всё чаще видел в них августейшего Ореста, радостного и возбуждённого — и потому очередное появление тюремщика с привратником и принцем всё же пропустил, никак не отреагировав на их появление.
Но этот сон оказался чуть реальнее предыдущих. Тюремщик угрюмо прошёл к самым прутьям, чего раньше никогда не делал, принимаясь греметь ключом в замке, а Орест, на самом деле радостный и возбуждённый, помахал ему толстым свитком.
— Оправдали! Тебя оправдали, Нестор! — не выдержав, выкрикнул младший сын Харитона, едва ли не подпрыгивая на месте. — Высший Суд принял единодушное решение, и тебя отпускают на свободу! Они даже восстановили тебя в должности главнокомандующего! Нестор, ты слышишь меня?! Ты свободен! Сво-бо-ден!
Железная дверь камеры с лязгом отворилась, ударяя о решётку; и Ликонт медленно разжал пальцы, отпуская прутья. Он почти прилип к ним за всё это время, и первые несколько шагов — вдоль решётки к двери, и первый шаг наружу, за пределы клетки — он сделал, точно продираясь через густой кисель, с трудом переставляя затекшие ноги.
— Я лично привёз решение Суда в тюрьму, чтобы проследить за твоим освобождением. Ну, чтобы ни у кого не возникло искушения задержать тебя ещё на сутки-другие, — Орест заглянул в лицо герцога, сияя улыбкой, и Нестор наконец очнулся, диким усилием заставляя себя слушать и понимать. — Суд ввиду эпидемии не собирался в большом зале, бумаги подписали по-тихому, каждый в своём кабинете. Им даже не пришлось смотреть в глаза друг другу! — Орест прыснул и тотчас посерьёзнел. — Вот, я захватил тебе, — не дожидаясь реакции, принц накинул на плечи герцога тёплый плащ и завязал его, не надеясь на ловкость однорукого друга. — А знаешь, почему оправдали? За неимением доказательств! Когда Высший Суд затребовал у Андоима бутылку с отравленным снотворным, тот даже не смог её отыскать, не поверишь! Задевал куда-то… брат так злился, так злился! Кричал, что флакон выкрали, всех приближенных велел наказать… Но так и не сумел предоставить Суду флакон…
Нестор скосил глаза на радостного Ореста и усмехнулся. В голове по-прежнему не укладывалось произошедшее, картины из недавнего сна путались с реальностью, и каждое слово принца доносилось до него приглушённо, как сквозь вату. Мелькнула слабая догадка, что он сейчас потеряет сознание.
— Спасибо, — проронил он, прерывая словесный понос возбуждённого друга.
— Давай выбираться отсюда, — отмахнулся Орест, подставляя плечо. — Ты не очень-то хорошо выглядишь, Нестор! Они тебя здесь совсем не кормили, что ли? Фу, а перегаром-то несёт, у самого ноги подкашиваются! Как ты умудрился? Ничего, сейчас выберемся, снаружи ждёт карета, доберёмся до твоего поместья, приведёшь себя в порядок… Или хочешь, заедем вначале ко мне? Ты просто не представляешь, как я… Ох, как я рад, как рад, что с тобой всё хорошо!..
Кажется, принц говорил что-то ещё, но Нестор, честно вслушивавшийся в монолог, вдруг понял, что не разбирает ни слова, и сознание, впустившее в себя мысль о свободе, отключается раньше, чем послушное тело, продолжавшее переставлять ноги без всякой поддержки погасшего разума…
Януш встряхнул колбу, перемешивая смесь для нового лекарства, взглянул в свой дневник, проверяя, всё ли делает, как положено. Изготовление лекарства отнимало много времени, так что в тонкости открытой им лечебной практики пришлось посвятить знахарей при главном храме Единого, там, где была открыта одна из городских лечебниц. Сам Януш посвящал всё время созданию волшебной — как успели назвать её храмовые доктора — настойки. Колбочки с лекарством он отвозил лично, проверяя течение болезни при его многократном применении — в основном ночью, укутавшись плащом и шарфом, чтобы не облегчать стражникам их работу.
Как Януш успел отметить, реакция больных на лекарство оказалась неоднозначной. У некоторых появлялась сыпь, проявлялись расстройство, тошнота — и хотя на общем фоне улучшения и обыкновенно хорошей переносимости настойки у больных это казалось маловажным, лекаря это всё же беспокоило. Януш даже порадовался, что воздержался от того, чтобы поделиться секретом рецепта с храмовыми докторами — пусть его сочтут жадным, высокомерным, каким угодно, но подобная предосторожность по крайней мере позволит удержать знахарей от применения лекарства без разбору и учёта последствий.