Я тебя породил…
Шрифт:
Милославскую словно огнем обожгло, и она на мгновение даже дар речи потеряла. А как же видение? А как же побег? Однако не успела она и слова молвить, как Руденко, с искренней скорбью в голосе заявил:
– Обгорела бедняжка. Что с ней делали, не знаю. Только труп обгоревший конкретно. Документ при ней на имя Галины Незнамовой. Так-то. Такая вот новость.
– Фу-у-у, – облегченно протянула Милославская, облокотившись о стену. – Твоя новость, Семен Семеныч, стара как мир. К счастью.
– Так чего же ты… чего же ты там расследуешь-то
Яна торопливо изложила ему все с самого начала, от того момента, когда она самолично имела несчастье лицезреть обезображенный огнем труп, до того, когда сознание Незнамова озарилось счастливой мыслью, поставившей все на свои места.
– Не она это, понимаешь, не она! – счастливая, восклицала Милославская.
– А как же документ? Откуда он? – изумленно вопрошал Руденко.
– Это вопрос вопросов, – ответила ему Яна, – но главное, что девочка жива.
– Знаешь ли, дорогая, – задумчиво протянул Три Семерки, – а ведь теперь делом несомненно займется милиция. Дело ж ясное, что дело темное.
– Темное, темное, Семен Семеныч, – утвердительно затараторила гадалка.
– Но он, клиент-то твой, органам сообщил, что смерть его дочери – ошибка?
– Сообщил.
– Чувствую, вскоре мы с тобой станем настоящими единомышленниками, – задумчиво протянул Три Семерки.
– Что? – не понимая его, переспросила Яна.
– Труп найден на нашей территории, поэтому гриву нам за него намылят, это раз. Мы с тобой будем движимы одним стремлением докопаться до истины, это два.
– А-а-а, – начиная понимать, протянула гадалка. – Это очень даже хорошо, Сема! – наконец радостно воскликнула она.
– Что хорошо? То, что гриву намылят? – не без раздражения спросил Руденко.
– Да нет, хорошо последнее, Семен Семеныч, – поспешила успокоить его Милославская. – Хотя и гриву тебе намылить иногда не повредит, – добавила она тише.
– Тебе б все шуточки шутить! – вздохнув, произнес Руденко.
– В жизни нельзя без этого, – парировала гадалка.
– Ну ладно. Все на этом. Некогда мне разговоры разговаривать. Вечером, может, загляну, потолкуем.
– Без портвейна только, пожалуйста, – предупреждающе заметила Милославская, отлично зная привычки своего приятеля.
– Ну как это? – возмущенно протянул тот в ответ, но Яна ничего не ответила и положила трубку.
Она мало верила, что Три Семерки прислушается к ее просьбе, однако, как говорится, надежда умирает последней, поэтому Яна не упускала случая напомнить другу, как отвратителен ей вид пьяного мужчины.
Конечно, даже если б он ее и ослушался, она была бы не прочь провести вечер в его обществе, потому что за время их недолгой разлуки в ее душе столько всего накопилось, что возникла острая необходимость поделиться всем этим с кем-то.
Джемма стояла у крыльца и нетерпеливо повиливала хвостом. Как только ее хозяйка перешагнула порог, она с радостным лаем бросилась к калитке.
– Постой, постой, – умиляясь поведению любимицы, протянула гадалка.
Она подошла к собаке и пристегнула к ее ошейнику поводок. Затем заботливо одела Джемме намордник. Та все это время невольно поскуливала.
– Ничего, ничего, – успокаивала ее Яна, – ты, кажется, гулять хотела.
Она редко прибегала к таким крайним мерам: Джемма была собакой умной и на прогулке никогда не беспокоила прохожих. Единственным поводом для ее агрессии могла быть только угроза Яниной жизни и безопасности. Уж тут-то Джемма была готова показать себя во всей красе. К счастью, она никогда не воспринимала всерьез ложную угрозу и спокойно относилась к тому, если к Милославской подходил поговорить кто-нибудь из соседей. Собака оставалась спокойной, хотя ни малейшего движения этого человека, даже мимического, не упускала из виду.
Сегодня гадалка прибегнула к наморднику и к поводку, потому что намеревалась отправиться месте с Джеммой подальше от своего квартала, на пустырь, находящийся несколькими улицами выше. Там было много раздолья для игр собаки, да и вид сверху расстилался великолепный: весь город лежал, как на ладони, и, пока овчарка резвилась, Яна получала ни с чем не сравнимое эстетическое наслаждение.
Милославская со своей питомицей выбиралась на этот пустырь нечасто, потому что улица, на которой она жила, и без того предоставляла неплохую возможность для выгула собаки. Сегодня же, чувствуя вину перед Джеммой за недостаточно чуткий уход в последние дни, гадалка хотела доставить е особое удовольствие.
Яна знала, что натосковавшееся по свободе животное, если не попридержать его за поводок, будет докучать ей своими бросками из стороны в сторону, и тогда до пустыря они вообще неизвестно когда доберутся, поэтому и решила «заковать» Джемму на некоторое время в экстренное собачье обмундирование.
Они неторопливо поднимались по узкой извилистой тропинке. Погода стояла прекрасная. Жара, стоявшая долгие недели, спала. Было просто тепло. Тихий, едва уловимый ветерок дул с юга. Последняя улица перед пустырем уже заканчивалась, и Джемма, чувствуя приближение долгожданной свободы, стала рваться вперед. Милославская с радостью отпустила ее, и та принялась бегать взад и вперед, поднимая вверх столбы пыли.
Яна смотрела на нее и думала, каким простым и незатейливым является собачье счастье. А ей, а человеку, что надо, для того, чтобы вот такой восторг переполнял все существо, разум, тело, чувства?
Такого ощущения Милославская давно не испытывала. Ей было иногда хорошо, но так, чтобы хорошо совсем – нет, она давно забыла, что это такое. Пожалуй, и человеку для счастья надо немного – чтобы был рядом близкий человек, чтобы он любил, чтобы беззаботно резвилось рядом дитя, похожее как две капли на своего отца. Таким был ее сын. Близким и любимым был ее муж. Все это кануло в Лету…