Я твой ужас и страх
Шрифт:
Вечер уже сомкнул кобальтовый занавес, начиная закулисное представление ночи, однако его актеры неторопливо готовились, а на сцене расставляли последние декорации потаенного мира, так как зимой темнота далеко не всегда означает наступление ночи. Люди только возвращались с работы. С привычной тревогой на сердце Валерия вдавила кнопку лифта, надеясь, что родители еще не вернулись, но последнее время именно она задерживалась. Исчерканные белые двери разъехались в стороны, привычно отразилось свое лицо в треснутом зеркале, и палец лег на кнопку с номером тринадцать. Довольно новый дом, не больше тридцати лет, но лифты кто-то уже испоганил, и кнопку с ее этажом поджарили зажигалкой, закоптили несчастливое число. Всего их было двадцать. Но именно тринадцатая мерцала красным глазом зажегшейся лампочки из черноты несмываемой сажи, точно медные светящиеся глаза Короля Кошмаров.
Валерия размышляла, к чему ее призывали Хранители, что так прямо пытался доказать Джек Фрост. Она и без него догадывалась, чем опасен пришелец. Но ведь кошмары он собрал не просто так. Может, призвал на благополучный городок всю боль людей в других частях света? Об этом не рассказали, об этом не ведали. Боли всем хватало, кому-то мало, кому-то много, а у кого-то нелепый фарс каждый вечер.
Валерия зашла домой, вновь заставая семейную ссору, застывая в дверях, разматывая шарф. На этот раз мимо нее в отца полетела трубка от телефона, ударилась о стену и замерла с выпотрошенными батарейками. Как ни странно, мать кидалась предметами почти молча, только шипя какие-то упреки. Они вообще редко вопили на весь дом, отчего соседи считали их образцовой семьей, не то что алкашей с третьего этажа.
Интеллигентные, они даже на мат никогда не срывались. Но сколько же негатива витало в воздухе, он буквально концентрировался ядовитыми парами.
— Это из-за тебя я карьеру оставила! Сижу бухгалтером уже сколько лет! Ты-то у нас развиваешься! — сыпала однотипными упреками мать, уже охрипла.
— Так добивайся! Кто тебе сейчас мешает? Ребенок? Ребенку уже двадцать пятый идет! — громыхал отец, ударяя руками по столешнице, настойчиво выкидывая из холодильника ужин, перенося его в микроволновку. Он никогда не отказывался от еды после работы, мать же в последнее время исхудала, все грызла себя. Как бы хотелось ее защитить… но от кого? Всех их оградить бы от самих себя.
«Вот и забирай их кошмары, вот и лепи свою армию. Ну, Джек, где же ты со своим весельем?» — скептически обозревала крайне обыденную картину Валерия, прислонясь к косяку. И сколько еще таких же с виду благополучных квартир могли бы послужить материалом для армии кошмаров? Огромное число людей, что бросают резкие слова, миллионы тех, кто не дорожит друг другом. Хватит, чтобы затопить целый мир. Куда уж верить в сказочных существ.
Валерия, негромко выругавшись, удалилась в ванную, внезапно обнаружив, что у нее на плече прорвался небольшой нарыв, запачкав кровью синюю офисную кофточку. Она намеренно давила уже вышедший гной, причиняя себе боль, чтобы заглушить разъедающую досаду от увиденного дома. Снова они сорвались, не лучше каких-нибудь алкоголиков, только не на выпивку, а на выяснение, кто прав, а кто правее.
Когда она вышла, прилепив пластырь, мать сидела в прострации на диване, едва слышно скуля. Кажется, не нашлось бы более грустного человека. Валерия, будто прозрев, прониклась к ней невыразимым сочувствием, поняв, что у нее больше нет сил запираться в комнате, фактически игнорировать существование самых родных людей. Такие скандалы — это как болезнь, а от больных ведь не отворачиваются. Поэтому Валерия опустилась на колени подле дивана, растирая замерзшие руки матери, точно прося у нее благословения.
— Чего тебе? — встрепенулась женщина, всхлипнув. — Ужин в холодильнике.
Отец тем временем в родительской спальне что-то уже выяснял по «скайпу» с одним из коллег, кажется, у него на работе тоже не все гладко шло. Он срывался и на жене, упрекал ее в том, что он их содержит, хотя вскоре вспоминал, что это старая песня, что они и сами уже зарабатывают.
— Да не нужен мне ужин, — едва не заплакала Валерия, приникая лбом к коленям матери. — Мне на тебя смотреть больно. Мам, давай уйдем от него. А? Ну если тебе так будет лучше.
В тот миг Валерия ощущала себя снова маленькой девочкой, которая ищет защиты у мамы на руках, точно там не достанут ни кошмары, ни беспощадных хлад всех внешних жестоких миров.
— Куда уйдем? Квартира-то наша общая, — вздохнула мать, покачиваясь из стороны в сторону.
— К бабушке, — наивно сказала первое, что пришло в голову, Валерия. Для нее ответ был очевиден. К бабушке другой, не той, которая обожала любовные романы, а волевой матери мамы, прошлой спортсменке с наградами за лыжные соревнования. Хотя обе бабушки были очень добрыми и между собой неплохо ладили, поэтому от них старательно скрывались все семейные ссоры. Но все-таки кое-что просачивалось. В последнее время даже их все-таки поссорили друг с другом. И Валерия металась уже не между двух огней, а между четырех. Повод-то оказался совершенно пустяковый, как и всегда. Да и к войнам, как показывает история, поводы всегда крайне нелепые и случайные, хотя обычно кем-то подобранные, подброшенные. Зато всегда стелется за ним ворох причин, подводных камней.
— Нет, — вдруг отстранилась мать, аристократически выпрямляясь: — Если я разведусь, то докажу ей, что вообще ничего не стою, даже не могу сохранить брак.
— Да что за бред ты несешь? — нахмурилась Валерия, вставая, испытывая накатывавшее отчуждение. — Что тут уже сохранять? Вы же ненавидите друг друга!
— Мне лучше знать, — с привычной обезоруживающей строгостью отрезала мать, точно она являлась непреложным законом и хранителем всех прописных истин.
Валерия отошла, потерянно окидывая взглядом синие цветы на дорогих обоях гостиной, как те выброшенные фиалки. И казалось, что в воздухе повисли облачка вулканического пепла от бесконечных «извержений» «везувиев».
Да у них тут все пропиталось черным песком!
То ли Валерия от хронической бессонницы уже видела то, что не следовало простому смертному, то ли окончательно сходила с ума, но ее охватила паника от того, как плотно на предметах отпечатался этот дух разложения, этот накопленный негатив. Буквально во всем! К примеру, тот самый знаменитый телевизор — да вокруг него целый смерч черных частиц вился, потому что когда его выбирали они успели перессориться раз сто. Сошлись в итоге на наиболее приемлемом варианте. Или вот теперь разбирая трубка телефона, которая сиротливо съежилась у разделочного стола в кухне, точно тушка курицы. Каждая вещь напоминала не о совместно нажитом имуществе, а о совместно «наруганном». Хотя вот вроде почти три недели изображали счастливую семью, даже съездили вместе в музей, посмотрели задумчиво импрессионистов, стараясь не навязывать друг другу восприятие полотен.
— Ну что тебе лучше знать? Ты на себя посмотри! Ты же сгораешь! — всплеснула руками Валерия.
— Так, иди в свою комнату. Хочешь, чтобы отец тебя услышал? — зло прошипела мать, властно кивнув на спальню, откуда доносились звуки разговора. В больших закрытых наушниках с микрофоном отец вряд ли услышал бы хоть слово, они хорошо изолировали звуки.
— В свою комнату… в свою комнату… я это слышу лет с пяти, — пробормотала Валерия, и, не выдержав, взорвалась: — Ну, раз не хочешь слушать, тогда позволь уже мне снять квартиру. И разбирайтесь сами.