Я твой ужас и страх
Шрифт:
— Будто ты одна проживешь без нас, — напряглась мать, точно испуганная орлица, сверкнув глубокими проницательными глазами. О да, ей бы управлять, править кем-то, но на работе не получилось уже выбиться в начальники, а дома не позволял отец. Так они и бились, два короля без подданных.
— По деньгам проживу, я считала, — решила довести игру до конца Валерия, глухо продолжая: — А без ваших скандалов тоже проживу как-нибудь. Может, без меня вы определитесь, что вам надо.
— Валерия, ты никуда не съедешь, ты поняла? — поднялась с места мать, но дочь уже не слушала ее, закрывая дверь своей комнаты. Отправили ее туда? Отправили! Вот она и послушалась, только высунувшись:
— Надоело мне быть заложником! Надоело!
Она захлопнула дверь, съезжая по ее обратной стороне на пол, вздрагивая от измученности. Она терпела все, что творилось с ней в последнее время: терпела работу, даже всю эту мистическую кутерьму пережила бы. Но то, что случалось каждый раз дома медленно убивало ее.
План побега на съемную квартиру все отчетливее формировался, оставалось лишь узнать детали, преодолеть свою детскую беспомощность. Но над ней распростерло темные крылья гнетущее чувство безысходности, даже не страха, а именно невозможности выбраться. В исступлении она дернула ворот испачканной кофточки, спуская рукав, срывая пластырь. И вновь напала на несчастный нарыв, сдавливая кожу, ковыряя его зазубренным ногтем, лишь бы заглушить звучавшие в голове упреки матери.
Вспоминалось буквально все… «Иди в свою комнату», — так ее отправляли после нотаций, когда она приносила редкие плохие оценки в школе, так ее удаляли из поля своего внимания, когда она отказалась сознательно идти на экономиста. «Иди в свою комнату», — эта фраза означала, что мать будто отрезает ее от себя, возводит стену. Кто из них еще придумал это постылое пространство «ее комнаты»? Валерия и сама терялась в догадках. Ее обожгло сильнее каленого железа неоправданное ожидание. Ее отшвырнули, когда она просила понимания и любви, прощала и просила прощения за все. Теперь в сердце вновь оставалась только пустота.
Потому она ничуть не удивилась, когда на ее плечо легла ледяная, но совершенно осязаемая рука, послышался знакомый голос, на этот раз насмешка в нем звучала как-то иначе, без издевки, спокойно как констатация факта:
— Смерть от сепсиса куда более мучительна, чем смерть во сне.
Валерия только тогда заметила, что по плечу у нее уже струится новая кровь, стряхнула с себя эту жажду причинения самой себе боли, приклеила обратно пластырь. Голос Бугимена ее отрезвил, напомнил о страхе заражения. Вот такая нелепость уж точно не входила в ее планы.
— Почему люди такие дураки? — прошептала девушка, сглотнув ком в горле, глядя снизу вверх на пришельца. Что там говорил Джек Фрост? Просил его гнать? Или бороться со страхом в своем сердце? Да она боялась каждый раз возвращаться домой! Тягучий кошмар, не ужас, не страх смерти, а именно дурной сон реальности.
— Такова их природа, поэтому ими и должен кто-то управлять. Иначе они разрушат себя от выдуманных бед, — развел руками Король Кошмаров.
— Да это был риторический вопрос, — отвернулась Валерия. Уж ее матерью точно никто не сумел бы управлять, что не понимал отец.
— А я ответил, — улыбнулся Бугимен, и она с надеждой спросила совета, наверное, зря, совершенно зря:
— Может, съехать от них?
— Это снова риторический, полагаю?
— Да мне бы самой понять, — съежилась девушка.
— Иногда бегство — это лучшая тактика, — заискивающе, но невероятно убедительно кивнул вдруг Король Кошмаров.
Больше в ту ночь он не приходил, только поправил воротник ее окровавленной одежды, да мимолетно провел тыльной стороной ладони вдоль щеки, словно в предвкушении осуществления какого-то плана. От прикосновения сковал холод, но Валерия была слишком измучена, чтобы оценивать коварство. Ей всецело завладело желание сбежать. Бугимен же прошел сквозь стену, уводя за собой шлейф из кошмаров, крайне загадочно ухмыляясь.
«Нет, Джек, я в этом доме не смогу победить. Здесь никакой радости нет, пока они не разберутся. И я еще имею глупость верить, будто они разберутся», — зло рассуждала Валерия, уже окидывая комнату взглядом в поисках нужных вещей, подсчитывая, сколько у нее сбережений, сколько наличных. С того дня в течение месяца она составляла список необходимого, тайно, ничего не говоря матери, которая вообще объявила им с отцом бойкот молчания после опять-таки какой-то пустяковой ссоры, провокатором в которой был снова отец.
— А она съехать решила! Как же! Очень удобно! А обо мне ты подумала? — восклицала мать тогда, ставя в упрек, беспощадно насмехаясь. Она не верила, что дочь способна на такую дерзость. Почти идеальная марионетка вынашивала свои темные планы — непростительно.
— Лучше бы подумала, как мужа себе найти, — почему-то в тот день поддакивал отец, как будто не понимал, что, в целом, замужество и другая квартира — события взаимосвязанные.
«Такого, как ты? И жить, как вы? Нет уж, нет уж!» — Буквально все протестовало в Валерии. В этом отношении она ставила на себе жирный крест, так как понятия не имела, как вообще уживаются нормальные семьи, что скрашивает их дни, о чем они говорят. Их же редкие тихие вечера напоминали прогулки по минному полю — главное не задевать двусмысленных тем или воспоминаний.
После бойкота мать наоборот долго рассказывала дочери, как познакомилась с отцом в институте, как они поженились, почти изливала душу, но Валерия так и не поняла, когда система дала такой жестокий сбой, чего им не хватало и что мешало разойтись, ведь вряд ли только квартира.
Нет ничего загадочнее таких семей. К тому же, они никогда не расскажут правду о своем не-счастье, если вообще до конца понимают причины.
В тот вечер Валерия слушала и слушала, но когда вновь попыталась предложить им развестись, то ей преподнесли старую песню: «иди в свою комнату» и «мне лучше знать».
Тогда-то она приняла окончательное решение, непредусмотрительно забыв, что мысль эту подкинул ей Король Кошмаров…
5. Новый виток
Если человек хочет что-то изменить, то рано или поздно он находит способ. Важнее осознать необходимость. Это все-таки произошло: она съехала на съемную квартиру. Однако незаметно не удалось, да она и не стремилась, едва ли надеясь, что реально избежать ужасной обиды и осуждения в адрес своей взбунтовавшейся персоны.