Я твой ужас и страх
Шрифт:
Перед уходом она выслушала такие «приятные» слова, что всю дорогу трясло, как в самой тяжелой лихорадке. Она не удивилась, что забыла некоторые малозначительные вещи, погрузив на такси два баула одежды и прочего, ноутбук и зачем-то тот самый сломанный мольберт.
Дрожь прошивала руки, превращая пальцы в крючки, точно у сказочной ведьмы. Только котла все не находилось.
«Как ты смела! Ты же не серьезно? Ты никуда не пойдешь!» — еще гудели в голове сбивчивые звуки. Отец перегораживал дверь, но она закричала, как вопиющий в пустыне:
— Хватит! Хватит!
— Девушка, что с вами? — обернулся таксист, тогда Валерия шлепнула себя по губам, осознавая, что повторила вполголоса свои восклицания вслух.
— Все в порядке. Я просто задремала, — ответила она, уставившись на сумрачные огни. Город укрыл субботний вечер — лучший день для переезда, хотя вещие сны обычно под пятницу снятся, но здесь все происходило в реальности. Она не верила, что решилась, и одновременно чувствовала себя ужасно виноватой, вспоминая отрешенное одиночество матери, ее осунувшееся лицо. Она казалась себе преступницей, которая оставляет мать наедине с этой бедой. Хотя какие уж беды… Все так жили, кто-то и намного хуже. Но разве не это разъединяло мир? Разве не это делало его злее, подлее, равнодушнее? Если и не убивало, то уродовало души, лишь внешне делая сильней.
Валерия задремала за короткое время дороги, сжимая прямоугольник ноутбука. Она надеялась хоть во сне с кем-то поговорить, но даже там она узрела тишину, ужасную, давящую, бесконечно ледяную. На этот раз не город: она парила в тумане над безбрежном темным лесом. Она терялась, не ощущая ни тела, ни направления. Не обреталось там ни ветра, ни четких линий предметов, только туман и пепел, точно в обители заблудших душ. И собственный голос тонул, она просила хоть какого-то движения, даже если кошмаров, но ничего не менялось, вязло в белесой дымке, точно в холодном молоке.
Лишь скрип тормозов вернул к настоящему, в котором тоже все тонуло в поднявшейся пурге. Валерия потерянно озиралась, не до конца уверенная, что сон покинул ее, казалось, она перетаскивала образы из снов в этот мир. Или наоборот, что логичнее. Но растрепанные чувства с трудом воспринимали законы навязанной рациональности.
Валерия выругалась, когда обнаружила, что в новом ее жилище лифт не работает, а ведь на вид вполне приличная девятиэтажка с кучей подъездов, длиной в целую улицу. Таксист свою помощь не предложил, да это и сделало бы чем-то обязанной. Девушка расплатилась и, теряясь в наспех собранных растопыренных пакетах и сумках, поплелась по лестнице наверх. Пятый этаж, конечно, не тринадцатый, но после подъема со всеми вещами руки нестерпимо разболелись, зато от тяжелой работы ушел озноб от пережитого.
«Плохой из меня шпион, плохой, не смогла по-тихому уйти», — с самоиронией твердила она, переставляя ноги по ступенькам. Все в ее жизни выглядело крайне нелепо, оборванно. Когда она подходила к квартире, то выронила ключи. Потянулась за ними, да уронила мольберт, отчего он заскрипел и сломался окончательно. Валерия снова выругалась шепотом, злясь на всю эту повседневность. Слезы иссякли, она боролась, плыла против течения. Но неумолимо тонула, точно туман из далекого сумрачного леса снов сопровождал ее. Мольберт отправился вскоре в мусоропровод, поломанный на отдельные детали. Хватит этой сентиментальности, хватит вспоминать каждую загубленную возможность самовыражения, тащить за собой память о сломанных мечтах. Взросление — это умение существовать и вовсе без мечты.
Она сбежала. Наверное, безответственно и жестоко. Она не сомневалась, что родители без нее продолжили ругаться, обвинять друг друга, что вырастили такого черствого монстра. Когда она скрывалась за дверью отчего дома, они дошли до того, что это она — причина их всех ссор. Просто высказали в запальчивости то, что от общей вежливости аккуратно таили от нее все эти годы. Но она постепенно сама понимала. Она — ошибка матери, причина их брака, загубленная карьера, растоптанные притязания отличницы на самовыражение. Ведь отец учился хуже матери в свое время, а потом начал изображать, будто умнее, опытнее. И это клеймо незаметно проступало под кожей дочери, разъедало ее душу. Это вечное сознание неправильности собственного появления на свет, будто она помеха, которая обязана как-то своей жизнью искупать этот промах. Хотя Валерия прекрасно понимала, что это бред, что это просто их общие подсознательные монстры не могут найти себе покоя. Однако это ничего не меняло.
Девушка окинула усталым взглядом запыленную чужую квартирку, которая явно нуждалась в ремонте. Померкшие обои стелились хрестоматийными цветочками, из деревянного окна в двойном раме тянуло сквозь щели холодом. Мебель осталась от прошлых хозяев частично старая, частично новая. То ли кто-то просто съехал, то ли кто-то здесь умер, Валерии не рассказали подробности, но ее не интересовало; сдавали вроде приличные люди, цену высоко не заломили. Хотя кто знает, какие страшные тайны скрывались за шорами их благополучия, как и у всех.
— Что ж, добро пожаловать в пристанище моего одиночества, — приветствовала она себя с театральной напыщенностью. — Отныне я живу здесь.
Но ответом ей предстала только тишина. Даже духи молчали, может, она надоела и им. Выпили ее, восстановили силу и отринули, забыли. Это к лучшему, наверное. Валерия сбежала в совершенно взрослую жизнь. Взрослая жизнь не предполагает ни добрых снов, ни кошмаров. Нормальные люди не видят цветные сны.
«А если его все-таки убили? А если он убил Джека Фроста? И… теперь мир и вовсе обречен. Что ж… Если увижу в окне волну кошмаров, тогда попытаюсь думать о чем-нибудь хорошем. Ха-ха», — рассудила Валерия, но сердце болезненно сжалось, и она поймала себя на мысли, что в этом вечном противостоянии не желает абсолютной победы ни одной из сторон.
Еще более тоскливо сделалось, когда она заметила за окном золотые нити счастливых снов. Они пронизали проспекты и дворы, озаряя невидимым светом темную ненастную ночь. «А если они его убили? Или снова загнали в подземелье? Хотя… Он, наверное, заслужил», — думала она, глядя в темной комнате на подоконник, а руки холодели, и под сердцем вила ледяное гнездо надоедливая птица тревоги. Она снова боялась себя. В висках стучало, она потерла их, но голова раскалилась, точно котел над костром. Перед глазами все поплыло от пережитого стресса. Слишком много потрясений, слишком много неопределенности.
— Ну, хватит! — крикнула себе Валерия, уже не опасаясь, что ее кто-то одернет. Она торопливо развязала баулы, раскидала вещи первой необходимости, оценила, что диван в единственной комнате хоть и старый, но не слишком продавленный, пружины не торчали. Лихорадочная суетливость перемежалась с сильной усталостью. Валерия массировала спину, с непривычки придавленную сумками и подъемом. Периодически хваталась то за голову, то за сердце, которое неприятно кололо уже как пару лет, началось после выпускных экзаменов. Ничего серьезного, просто стресс. Никаких поводов для печали! Здоровье нормальное, руки-ноги на месте. Крыша над головой, работа — все есть. И все же… никакого смысла она в этом не видела, лишь укоряя себя, что она к тому же еще и не имеет права на свою депрессию. Во всем неправильная и неидеальная, ошибка, что еще сказать. Все делает не так, все исполняет неверно, то положит вещь не на то место (хотя никакой разницы-то нет), то что-то не то купит. То принесет больного котенка с улицы. Она помнила, как слезно просила оставить лет в шестнадцать, но грянул такой ураган, что… заставили оставить там же, где нашла, в подъезде у подвала, наверное, обрекая на смерть. Призрак до сих преследовал, порой она встречала его там же, в незнакомо-знакомом городе из кошмаров. Может, там и живут все призраки, все ее чувство вины и неприязнь, что противным свалявшимся комком заменяла душу, словно там спрессовалась разбухшая под дождем подшивка прошлогодних газет, где на первой полосе скандировали: «Валерия, иди в свою комнату!» От этих слов казалось, что ее ударил под дых, вывернули.