Я у тебя болю…
Шрифт:
ставлю на всё: он выберет вновь не ту).
Старый проказник: к свадьбе уже пройдёт —
дует на грудь, почти уже не болит,
хочешь, слеплю тебе парня, что не уйдёт? —
Что мне с ним делать, папа, ведь я – Лилит?
Только будь счастлив
Только будь счастлив, очень тебя прошу
(если мои просьбы хоть что-то значат),
и не читай – их я не тебе пишу,
эти стихи,
[Плачет]
Только будь счастлив – так, чтоб на небесах:
"Ну-ка на бис – я пропустил детали!", —
старый проказник (Будда/Исус/Аллах…)
новую жизнь вдруг подарил.
[Едва ли]
Только будь счастлив, сам за себя хотя б!
Я – своему выйду навстречу тоже.
Медленно ангел рядом идёт – ослаб.
Помнит ли кто, как мы летали?
[Боже]
Пью тишину по капелькам, по осколкам
Пью тишину – по капелькам, по осколкам
(больно горчит во рту, прожигает душу),
оба молчим навзрыд бог лишь знает, сколько…
Прячу любовь – ногами торчит наружу.
Глубже копаю яму заразе этой,
сверху плитой без надписи и без даты —
лезет в стихи, меня превратив в поэта,
благословляя: надо же, как пиздато!
Рядом стоит, меня по плечу похлопав
(буквы – в слова, слова – в предложений нити
я собираю): с каждым бывает, что ты,
если не так что – вы меня извините.
Я извиняю. Ты извиняешь. Только
мы перед ней гораздо сильней виновны:
оба молчим навзрыд бог лишь знает, сколько,
оба её хороним, убили словно.
А я – давно остыла, не горю
А я – давно остыла, не горю,
казалось раньше: мы – две половинки,
я всем друзьям – устала, – говорю, –
огню былому праздновать поминки.
Они в смятеньи: весь огонь угас,
а так – до неба, кажется – горело,
и жизнь спустя, когда не стало "нас",
ещё так долго, так упрямо тлело
на торфяных болотах наших душ –
погибельно, подземно, внутривенно…
Мой выживший оркестр играет туш:
залит огонь любви забвенья пеной.
А давай все сначала, слышишь?
– А давай все сначала, слышишь?
Мы ведь счастливы даже были…
– Разве заново перепишешь,
как друг друга мы разлюбили?
Где на это взять сил, подскажешь?
Все потрачено на разборки,
И опять ты меня накажешь –
Непокорную, как ни горько…
И опять будешь делать больно –
Без сочувствия, со всей мочи.
Нет, не надо, с меня довольно,
И не важно, зачем ты хочешь
Снова наши вернуть рассветы
И закаты, что так качали –
Я сама вспоминаю это,
но – прости – не начну сначала…
Киндзмараули
Если бы алкоголь
в сердце латал бы раны,
чтобы не слышать боль,
я б просыпалась – пьяной,
я бы уже с утра
выстрелом вверх шаманским
горести со двора
выгнала бы шампанским,
я бы уже в обед –
только Киндзмараули,
но – облегченья нет,
кажется – обманули:
зря я ищу покой
где-то на дне стакана,
если вино – рекой,
значит, мы будем пьяны,
счастья лишь только нет
в терпком глотке пьянящем –
только кровавый след
прошлого – в настоящем…
Открыла дверь в надежде: он ворвётся
Открыла дверь в надежде: он ворвётся –
с цветами и шампанским, пьян слегка,
и в губы жадно-жадно мне вопьётся,
и по спине куда-то вниз рука
скользнёт, и, с гравитацией не споря,
и сами на пол съедем, не дойдя
до спальни трёх шагов. Мы в коридоре
в одно сольёмся целое, сойдя
с ума от наважденья грёз любовных,
и больше не расстанемся вовек…
Открыла дверь и жду его я, словно
я для него – желанный человек…
Так вдруг стало тепло, спокойно
Так вдруг стало тепло, спокойно —
отгорело, отбушевало,
и не плачется по покойной,
хоть и лет ей ничтожно мало,
хоть жила она – одиноко
(В моём сердце ища приюта,
долго-долго ночами волком
страшно выла – не убаюкать…
А теперь там дыра – размером
метр семьдесят на полметра,
а казалось – была разменной
этой нашей любви монета.
Никому не казалась нужной
эта наша любовь до гроба,
а скончалась – размером в душу
дыры в сердце латаем оба,
и ничто не пришло на смену —
никакое другое счастье:
только приторный запах тлена
от вчера бушевавшей страсти)…
Вот и встретились снова. Здравствуй…
Вот и встретились снова. Здравствуй…
[Сердце гулко стучит в виски.]