Я умею прыгать через лужи (сборник)

Маршалл Алан

Когда они снова приблизились к границе заповедника, селезень, который вел их в плавном полете вверх, вдруг сделал вираж и порывисто нырнул, но затем выровнял строй и вновь привел стаю к тому месту, где стоял Дэн.

Дэн, следивший за этим маневром, был озадачен.

О дьявол! Чего он снизился? Должно быть, сейчас на большой высоте сильный ветер. Нет, вот он снова набирает высоту. Молодец! Правильно! Быстрей! Быстрей!

Селезень, словно в поисках бреши в этой стене звуков, все время осматривался по сторонам.

И неожиданно Дэн увидел

в этой птице как бы символ. Бушевавшая вокруг стихия убийства была невыносима — она разрушала все, во что Дэн верил, все, что было ему дорого. А эта птица была жива и свободна. Сильное сердце билось в ее груди, и в жилах текла горячая кровь. И Дэн почувствовал, как важно для него, чтобы эта птица уцелела, спаслась. Если она будет жить, то в ней как бы продолжится жизнь тысяч убитых уток; если погибнет, значит, на болоте воцарится смерть.

— Сюда, сюда! — вслух заклинал Дэн, не сводя глаз с селезня. — Веди их обратно в заповедник, черт тебя побери!

Но селезень уже принял иное решение: он повел стаю к открытой части болота. Шелестя крыльями, они пролетели футах в девяноста над головой Дэна.

Ну, теперь им конец. Самоубийцы…

Сжав кулаки, слегка согнувшись, он глядел им вслед. Этот селезень должен, обязан провести стаю, спасти ее! Обязан. Обязан.

Дэн глубоко вздохнул и замер…

Утки миновали первую линию охотников и безупречно правильным строем летели сейчас над самым болотом. Оглушительная волна звуков, взметнувшись, хлынула за ними и настигла их на повороте.

В ярком свете утра эта восьмерка уток была превосходной мишенью. Ружейные стволы, точно темные стебли тростника, обрамляли открытое водное пространство, над которым пролетали птицы, но этот тростник извергал огонь, вздрагивая при отдаче. Дэн, неотступно следивший за полетом птиц, стоял, пригнувшись, словно перед лицом врага.

Одной не стало!

Утка, летевшая слева, как раз позади селезня, внезапно из крепкого, плотного, сильного существа превратилась в мягкий, бесформенный комок перьев, который стал покорно падать в воду.

Дэн был теперь весь там, в небесной выси, с ними. Вместе с ними, казалось, взмахивал крыльями; вместе с ними броском устремлялся к земле.

Птицы подтянулись, заполнив брешь, и треугольник вновь приобрел правильную форму. Селезень повел оставшихся шесть уток резкими поворотами и бросками. И каждый его поворот, каждый рывок в сторону послушно повторялись его спутницами. Каждое их движение, казалось, было порождено им. Вожак был их разумом, их волей.

Хлопок выстрела заставил его прибегнуть к еще более отчаянным поворотам, в точности повторявшимся его свитой. Но над самой серединой озера одна из уток, летевших позади, вдруг стала терять высоту. Она захлопала крыльями, начала снижаться, потом, выровнявшись, полетела снова. Несколько ярдов следовала она за стаей, только на меньшей высоте, но затем крылья ее обмякли, и она беспомощно опустилась на воду.

— Моя птица! Моя! — закричали охотники и зашлепали по воде с поднятыми кверху ружьями.

Третья птица была вырвала из стаи прежде, чем утки достигли последней цепи охотников, за которой уже было спасение. Селезень, ведя четырех своих спутниц через этот последний рубеж, где охотники стояли сплошной стеной, вдруг сделал крутой вираж, шарахнувшись от просвистевшей мимо дроби. Мгновение он продолжал в нерешительности лететь дальше, но, когда еще одна утка упала, сраженная дробью, он развернулся и повел стаю над болотом назад, к заповеднику.

Дэн, следивший за ним в бинокль, тихо выругался. Гул поднялся среди охотников, когда утки повернули обратно. И вновь ринулась вслед птичьей стае волна выстрелов.

Теперь уж селезень отбросил всякие уловки. Он был ошеломлен шумом. Летел напрямик, и три уцелевшие утки гуськом следовали за ним. Он повел их в неглубокий вираж, чтобы набрать скорость, но тут же снова взмыл вверх, так как две его спутницы разом рухнули вниз, рассыпая в воздухе перья…

Теперь за ним следовала одна-единственная утка. Быстрым взмахом крыльев она как-то боком придвинулась к нему, так что ее голова оказалась на одном уровне с ним, но затем стала отставать, и он улетел прочь.

Выстрел, сразивший утку, подбросил ее кверху и перевернул на спину, прежде чем швырнуть к ногам охотников.

И вот селезень остался совсем один. Подхлестываемый последним шквалом выстрелов, он ринулся было в сторону заповедника, но потом повернул и устремился вдаль, к заливу.

Для Дэна эта мчавшаяся, словно некий крылатый корабль, птица несла в себе жизнь, которая была отнята здесь, над болотом, у тысяч сраженных уток. Радость победы, вера, восторг охватили его. И когда на фоне ярких облаков селезень взмыл в поднебесье, промелькнул и исчез, Дэн, торжествуя, замахал руками и вдруг, повернувшись к охотникам, закричал:

— Моя птица! Моя, черт вас побери! Моя!

Деревья умеют говорить

Я услышал шаги и поднял голову. Человек с лотком старателя в руках спускался к берегу.

Он никогда и ни с кем не разговаривает, — рассказывал мне лавочник в городке за три мили отсюда. — Кое-кому, правда, довелось от него услышать словечко, вроде «хелло» или что-нибудь в этом духе. А чаще кивнет головой — и все.

— Что у него, не все в порядке? — спросил я.

— Нет. Если хочет, он может разговаривать. Его прозвали Молчаливый Джо.

Подойдя к месту, где ручей образовал нечто вроде небольшой заводи, человек присел на корточки и зачерпнул в лоток воды. Потом встал и, наклонившись, начал промывать породу, вращая лоток и потряхивая.

Я поднял костыли и заковылял по гальке, пока не оказался как раз против него по другую сторону заводи.

— Здравствуйте, — сказал я. — Чудесный сегодня день.

Он поднял голову и посмотрел на меня. Глаза у него были серые, зеленовато-серые, цвета зарослей. Взгляд был не враждебный, а, скорее, вопрошающий.