Я вернусь на рассвете
Шрифт:
— Э, да у нас гости, кажется! Какими ветрами, каким солнцем занесло тебя, сынок, в мой дворец?
— Да так, захотелось…
— Дай бог тебе здоровья!
Гайто опустил на землю охапку какой-то травы, снял войлочную шляпу, вытер со лба капельки пота.
— Вот, кстати, принёс травку. Это карог. Попробуй-ка, дружок. Она вкусная. Только сперва покажу тебе, как её надо очищать. Вот, видишь?
Старик ловко очистил кожицу с черенка и протянул его Ахболу.
— На-ка отведай… Бродил я сейчас около речки. Пора-то наступила самая живительная. Все травы стремятся вверх, к небу. И особенно карог. И фруктов в этом году будет ужас как много. И кукуруза добрая. Каждую ночь поднимается на семь вершков! Во-о как!
Откуда только всё знает Гайто? Покажи любую травку — и он скажет, как она называется. И все деревья ему знакомы. Названия какие-то странные. В городе Ахбол ни от кого не слыхал таких слов. Видно, кроме Гайто, мало кто их знает. И в прошлом году он каждое утро потчевал Ахбола. Принесёт стебелёк и говорит: «Вот тебе, мальчик, гангалы — ешь на здоровье!» А Ахбол даже не предполагал, что есть такая трава — гангалы. Приносил Гайто карог, санк, циудзахару, дзындзалаг — и всё это съедобно! И даже очень вкусно. Одни травки сладковатые, другие — кислые, но все они сочные и свежие… В городе даже на рынке таких не продают.
Говорят, Гайто может любую болезнь излечить. Лекарства он готовит из горных трав. И ещё любит он ранней весной берёзовый сок добывать. А берёзовый сок вкусный-вкусный и от многих тяжёлых болезней лечит. Жаль только, что в этих местах очень мало берёз…
— Как учишься, сынок? Как дядя с тётей живут?
— Да хорошо, дядя Гайто. Учусь неплохо…
Ахбол тут же вспомнил про сегодняшнюю тройку и прикусил губу.
— Учись, учись… Набирайся ума-разума. А то вот я до старых лет дожил, а всё ещё не научился писать. Плохо. Ох как плохо быть неграмотным в наше время!
— А у нас скоро музей откроют в Доме пионеров! — вдруг выпалил Ахбол.
— Что это такое? Как ты сказал — музей?
— Музей. Это… ну… комната, в которой расставлены всякие удивительные вещи. Их называют экспонатами. И вещи все эти принесли школьники. Одному отец достал где-то старинный шлем, другой отыскал ожерелье. И накопилось много-много всяких старинных предметов, которые сейчас надо хранить, потому что…
Ахбол долго объяснял старику, что такое история и археология. Гайто удивлённо качал головой, приговаривая:
— Да ты смотри! Молодцы ребята! Умницы!.. Музей, говоришь?..
А потом вздохнул и сказал:
— Завидую тебе, сынок. Хорошо у вас жизнь складывается. Учат вас уму и мудрости, книги читаете, вырастете — весь белый свет перед вами открыт. А вот у нас была другая судьба. Смолоду спину гнули на алдаров, потом прогнали их и за работу взялись: землю пахали, сады сажали, чтобы у вас, сыновей и внуков, жизнь была солнечной…
Ахбол вглядывался в лицо старика. Оно было коричневое, изборождённое глубокими морщинами. А глаза — тоже в лучах морщин — были добрыми, но немножко печальными.
— Музей этот ваш — хорошая затея. Обязательно съезжу и посмотрю. Ведь вещи, что вы собрали, видели наших предков и сделаны их руками…
Старик задумался. Потом встал, подошёл к Ахболу, положил ему на плечо руку.
— А теперь слушай, джигит. Хочу я рассказать тебе, о чём раньше не говорил. Не говорил потому, что считал тебя маленьким. Сегодня вижу — ты уже настоящий мужчина.
Ахбол понял, что дядя Гайто не шутит. Голос его был торжественным и серьёзным. Так он говорил редко и только со взрослыми. Значит, сейчас он откроет что-то совсем необычайное!
— Я хорошо знал Кайтмирзу, твоего отца, — продолжал старик. — Как же! Он был бригадиром колонны трактористов. А я сторожем работал. Тебя-то тогда и в помине не было… Он часто газеты нам читал. Говорил, что скоро война будет с фашистами, — как в воду глядел. А хороший был работяга! Не оттащишь его от трактора. Ты видишь эту землю? Много раз он взрыхлял её…
Гайто помолчал, а когда заговорил, голос у него стал суровым.
— Когда началась война, колхоз не пустил его на фронт. Ты, говорили, золотой работник. Тылу нужен. А он горевал. Ходил хмурый, неразговорчивый. На фронт рвался с врагами сражаться. «Стыдно, — говорил он, — отсиживаться здесь. Я же не мальчишка». И всё-таки добился своего, разрешили ему воевать. Как раз в тот год и ты родился. Ты-то родился, а твоя мать… умерла. И родился ты, как бы сказать… сиротой.
Ахбол слушал, опустив голову. Последние слова старика словно хлестнули его по ушам. И почему-то сразу вспомнился злорадный этот парень Галау, который вечно его дразнил бедным сиротинкой. Ахбол хотел что-то сказать, но глазам стало больно, вот-вот польются слёзы. Изо всех сил сжал губы — не помогло, катятся слёзы по щекам и падают на борта пиджака. Стыдно перед Гайто, но что же делать? Никак не удержишь эти назойливые, упрямые слёзы…
Старик понизил голос:
— Зачем ты плачешь? Не плачь. Помнишь, что сказал Коста Хетагуров, наш великий поэт? «В десять лет — ты уже мужчина!» А тебе двенадцать! Вытри слёзы и слушай, я ещё не сказал самого главного…
Ахбол послушно вытер слёзы и, глядя в землю, спросил:
— Дядя Гайто, а Галау мне говорит, что раз отец пропал без вести, значит, он предатель.
— Кто такой этот Галау? — возмутился старик. — Это тот самый непутёвый сорванец, который на тебя в прошлом году собак натравил? Не слушай его. Я уверен, что отец твой был настоящим потомком нартов, а может быть, он и сейчас жив и скоро придёт к тебе.
Ахбол никогда не видел отца. Прошло уже много лет после войны. «Раз не пришёл раньше, значит, погиб, — думал он. — А Гайто просто утешает меня».
Тем временем Гайто продолжал:
— Мои двое сыновей тоже не вернулись с фронта. Но, может быть, они ещё вернутся. Может быть, завтра и заявятся все вместе — и Кайтмирза, твой отец, и мои два богатыря. Пока же я тебе расскажу, что однажды случилось, давным-давно, когда ещё тебя на свете не было. Вспомнил я это только сейчас. Вот ты недавно сказал слово «музей». Слово это вроде мне давно знакомо, а где его слышал раньше — никак не мог припомнить. Но всё-таки вспомнил!
Ахбол удивился. При чём тут музей? Говорил про отца — и вдруг музей! Видно, неспроста.