Я вернусь на рассвете
Шрифт:
…Вспоминает Шаухал эти слова, сжимая в своей руке шапку-ушанку. Это всё, что осталось от него, учителя Темира…
Нет, не всё! Ведь слова его не забыты? Это тоже память. Его стихи не забыты? И это память. Их помнят и Шаухал, и другие ребята. Да и не только ребята, но и взрослые и даже старики.
Давно уже глухая ночь, а Шаухал всё думает об учителе, гладит мех его шапки…
…И вдруг в сенях — грохот сапог, злобное рычание овчарки.
Беда пришла в дом.
Стучатся в дверь.
Кто это?
Миг — и Шаухал на полу сеней. Перед ним огромная овчарка.
Она оскалила пасть, рвётся из рук высокого немца-эсэсовца, чтобы кинуться на Шаухала и перегрызть ему горло.
«Мама, мама!» — кричит Шаухал.
Немец толкает дверь, входит в комнату вместе с собакой, важно усаживается на стул и, кривя губы, смотрит на мать. На нём кирзовые сапоги с толстыми подошвами, на боку револьвер, шея обмотана красивым шарфом — пёстрым, ярким, разрисованным цветами.
Пошатнулся потолок, пол накренился, как палуба во время шторма, над головой Шаухала грязный сапог, в нос бьёт запах болотной гнили… Кто это идёт?
Это он!
Это Темир!
Удивительно! Учитель снова стал живым! Эсэсовца как не бывало — в комнате учитель.
«Как ваше здоровье? — спрашивает он мать и ласково разговаривает с ней. Потом кивает Шаухалу: — Вот, вспомнил! Это ты, Шау, мою шапку взял там, на нихасе? Ты?»
«Да, я… Но… Вас же убили, я и взял её… на память».
«Какие глупости! — смеётся учитель. — Никто меня не убивал. Видишь — я жив и здоров. А шапку мне отдай, хорошо? На улице прохладно, голова мёрзнет. Кроме того… — учитель понизил голос, — в подкладке список предателей, его надо обязательно передать Алыкке. Ты сможешь это сделать?»
«Конечно, учитель! Я готов».
Шаухал лезет на чердак, а там…
«Вот ты и в наших руках! — злорадно улыбаясь, говорит Хаммирза. — А мы давно ищем автомат, давно уже ищем шапку этого Темира. Взять его! Связать его!..»
Сон!
Уже несколько ночей Шаухал просыпается в холодном поту и, очнувшись, долго глядит на балки крыши.
По-прежнему шумит дождь. В щели пробивается яркий свет. Значит, уже утро.
— Эй, Шаухал! Сынок!
Это голос матери. Она зовёт его.
— Сейчас, мама!
Не смолкает гул артиллерии. Он всё ближе и ближе.
Утром прибежала тётя Рацца и взволнованно зашептала:
— Слушайте! Немцы собираются удирать. Укладывают свои пожитки. Им сейчас уже ни до чего дела нет — лишь бы успеть ноги унести, наши совсем близко!
Лицо матери просветлело. Встала с постели, отдёрнула занавеску на окне, молча радуется. Шаухал растапливает печь. Слова тёти — словно тёплое солнце в этот пасмурный день.
Но часто бывает так, что вслед за неожиданной радостью идёт и неожиданная печаль.
— А в селении новая беда…
— Что ещё случилось? — спрашивает мать.
— Опять убили человека. — Тётя утирает платком слёзы, сморкается. — Вчера вечером, около моста… в упор из автомата…
— Кого же?
— Да вашего однофамильца. Помнишь, всё тебе помогал? Дрова привозил…
В глазах Шаухала темно. Неужели? Неужели?!
— Алыкку убили немцы… — говорит тётя.
— Как — убили? — кричит Шаухал. Обе женщины испуганно смотрят на него. — Кто убил?
— Успокойся, моё солнце! — бросается к нему тётя. — Не надо так волноваться. Время страшное. Мы все на волоске от смерти.
Она обнимает Шаухала, теребит ему волосы, что-то говорит. Но помогут ли слова?
Всё ясно.
И Алыкка погиб.
Шаухал не плачет. Он стиснул зубы. Он не слышит тётиных слов. Он не слышит утешений матери…
А где-то за горой гремят орудия, строчат пулемёты, разрываются гранаты…
7
Поздно вечером Шаухал возвращался домой от тёти Рацца. Совсем рядом, километрах в трёх, идёт бой. Солнце давно зашло, но на улице светло: поминутно взмывают в небо ракеты, огонь канонады слышится всё ближе и ближе, зарево освещает северную сторону неба.
У немцев настоящая паника. Они уходят на запад. По шоссе ползут обозы, злобно гремят «тигры» и «пантеры», словно предчувствуя свою неминуемую гибель.
В доме Рацца помещалась приёмная коменданта. Шаухал своими глазами видел, как Кубайтиев и тощий офицер в очках таскали тюки в грузовую машину. Жалко им с награбленным добром расстаться. Был там и Хаммирза. Заметив Шаухала, крикнул:
— Царгусов! Иди-ка сюда…
Шаухал притворился, что не слышит. Пошёл было к калитке.
— Кому я говорю, негодяй! Иди сюда!
Пришлось повиноваться.
Хаммирза притянул его к себе за ворот куртки и процедил:
— Ты что, глухим притворяешься, а?
Шаухал с ненавистью смотрел на предателя. А тот, испытующе заглядывая ему в глаза, процедил сквозь зубы:
— Ты ведь тоже Царгусов, щенок, как и та сволочь… Одного поля ягодки, по глазам вижу!
Хаммирза был пьян и разъярён. Он понимал, что скоро для него настанет конец. Таких, как он, Красная Армия щадить, конечно, не будет.
Раздался голос тёти:
— Оставь мальчишку, Хаммирза! Ну чем он тебе помешал? Что он тебе сделал?
— Молчи, дура! — оборвал её Хаммирза. — Иди и ты сюда.
Тётя подошла.
— Говорите, — продолжал староста, — могут ли проехать машины по дороге около вашего дома?
— Да там же болото! — ответила тётя. — Там сроду машины не ездили…
Хаммирза сверкнул глазами, плюнул, выругался и пошёл к грузовику.
— Беги скорее от беды подальше, — шепнула тётя.
Шаухал быстро исчез.
Ему и радостно — немцам капут! — и грустно: убийцы и предатели удирают, не получив возмездия. Кто знает, удастся ли их потом изловить и отомстить за учителя и Алыкку?