Шрифт:
ТЕТЯ
Кедровка на сухой ветке шпанской вишни пела так самозабвенно, с таким упоением, что тетя прервала работу, вынесла во двор треногий стульчик, уселась под деревом и обратилась в слух. Я прилег тут же на траве и закрыл глаза. Кедровка пела не переводя дыхания. Я стал было молча, про себя повторять нехитрый мотив птичьего напева, но мне не хватило воздуха. А кедровка продолжала свистеть, временами поглядывая искоса на катившееся к закату солнце. Огромное, красное, похожее на медное блюдо, светило медленно опускалось к горизонту, и разбросанные в долине Супсы деревни под его лучами алели, словно охваченные пламенем.
– Кето! – раздался крик у ворот. Кедровка умолкла.
– Сосо!.. Сосойя! – повторил тот же голос.
– Кто там? Входите! – ответил я недовольно и встал. Во двор вошел бригадир нашего колхоза Датико.
– Здравствуйте! – приветствовал он нас.
– Здравствуй! – ответила тетя. – Заходи!
Тетя направилась к кухне, Датико последовал за ней, и я снова прилег и взглянул на дерево, где только что сидела кедровка. Но ее и след простыл.
Я встал и пошел на кухню. Бригадир, горячо о чем-то толковавший с тетей, при моем появлении умолк. А тетя так и осталась сидеть – обхватив руками колени и уставившись в затухающий в камине огонь.
Бригадир достал из кармана кисет, свернул цигарку, прикурил от тлеющей головешки. В кухне запахло горьким, вонючим табаком.
– Сосойя, будь другом, дай напиться! – попросил меня бригадир.
Я взял кувшинчик с водой.
– Да нет, принеси-ка свеженькой!
Я вышел во двор.
Когда я вернулся, Датико опять о чем-то говорил тете и опять вдруг замолчал.
Я налил воду в стакан, подал бригадиру. Он нехотя выпил.
– Налить еще?
– Нет, спасибо.
– Чего там! Налью еще… Тетя улыбнулась.
– Нет, нет, достаточно! – Датико помолчал, потом вдруг обратился ко мне: – Сосойя, посмотри, на кого это там собака лает?
– А пусть себе лает… Если гость, позовет.
Датико помялся. Потом решился:
– Слушай, Сосойя, будь человеком, выйди на минутку, дай поговорить с Кето!
– А я мешаю? Говори при мне! – ответил я и уселся так прочно, что сдвинуть меня с места смогли бы разве только вместе со стулом.
– И это ты называешь уважением младшего к старшему, хозяина – к гостю?! – Бригадир взглянул на меня так, что я понял: не будь здесь тети, он с удовольствием оборвал бы мне уши.
– Какой ты гость? Торчишь здесь каждый божий день!
– Замолчи, Сосойя! – прикрикнула на меня тетя.
– На то я и бригадир, чтобы навещать всех членов своей бригады, – объяснил Датико.
– Вот и прекрасно! Навестил нас, теперь ступай к другим.
– Чего это он грызет меня, Кето! – обратился Датико к тете.
– Говори, Датико, что у тебя за дело?
– А вот что: завтра после полудня наша бригада едет в Мерия… Будем кукурузу мотыжить… Может, отпустишь парня? Как-никак помощник… Понял теперь, почему я пришел? – обернулся бригадир ко мне.
– Понял! – огрызнулся я.
Тетя опять улыбнулась. Потом она встала, подошла к камину, сбросила с кеци жестяной лист, покрытый слоем горячих углей, проверила, испеклось ли мчади, завернула его в полотенце и положила на стол. Затем достала из бочонка головку сыра покрупнее, отжала ее и положила на мчади.
Поняв, что тетя готовит мне завтрак в дорогу, Датико улыбнулся.
– Договорились, значит?
– Договорились, – ответила тетя, – а теперь… извини, Датико, дела у меня…
Датико направился к двери. Переступив порог, он обернулся и сказал:
– В полдень соберемся у почты. Придешь туда, Сосойя, ладно? И перестань, ради бога, дуться на меня! Что нам с тобой делить, а? Ну как, помирились?
Я кивнул.
– А трудодень ему я выпишу полный, как всем, – сказал Датико тете.
– Как знаешь.
Бригадир ушел.
Я вышел во двор, взял прислоненную к мушмуле мотыгу, отнес ее к ручейку и опустил обухом в воду. Тетя вынесла из кухни лампу, прикрыла дверь, продела в петлю запора палочку, и мы поднялись ночевать в оду.
Моя тетя – учительница грузинского языка. Она самая образованная и красивая женщина в нашем селе. Зовут ее Кетеван, Кето, и она, как две капли воды, похожа на матерь божью Марию, изображенную на нашей иконе (икона эта давно уже хранится в нашем старом сундуке). И поэтому, наверно, никто до сих пор не осмелился признаться тете в любви. Так и ходит она в незамужних девках. Я очень люблю свою тетю и боюсь, чтобы она не вышла замуж. Тетя, видимо, догадывается об этом и потому не спешит с замужеством. Иначе за чем же дело стало?
Я лежу навзничь в своей кровати, и сна ни в одном глазу.
– Тетя, – зову я шепотом.
– Ну?
– Спишь?
– Чего тебе?
– Отчего это Датико-бригадир заладил каждый день ходить к нам?
– А я почем знаю!
– Пусть не ходит!
– Гнать человека из дому, что ли?
– Не знаю… Пусть не ходит… Сидит командует: воду ему принеси, узнай, почему собака лает, пойди туда, пойди сюда… Знаю я, что ему нужно!
– Тетя молчит.
– Тетя, сколько тебе лет?
– Да спи ты, чертенок!
– Скажи!
– Ну тридцать пять.
– А почему ты не выходишь замуж?
Тетя не отвечает. Я слышу ее ровное дыхание и жду. Но проходит минута, другая, а она все молчит.
– А, тетя?
– Спи, Сосойя, завтра тебе на работу!
– Почему ты не выходишь замуж?
– Вот пристал! Да не берет меня никто! Не нравится твоя тетя никому!
– Врешь! Ты всем нравишься, и Датико любит тебя!
– А он не нравится тебе. Так?
– Так!
– Ну и отлично. А теперь засни!
Я засыпаю. Я вижу сон: перед нашей сельской церковкой в белом подвенечном платье стоит тетя – стройная, красивая, как божья матерь. У ее ног – на коленях – все мужчины нашего села. Я тоже подхожу к ней, опускаюсь на колени и прошу, умоляю ее не выходить замуж. И тетя соглашается. Она снимает подвенечное платье, обнимает меня, и мы идем домой.
Утром до полудня я занимался дома по хозяйству. Потом уложил завтрак в школьную сумку, сбежал к ручейку, взял мотыгу, продел ее черенок сквозь ручку сумки и помчался к почте.
Вся наша бригада уже была в сборе. Задрав головы, люди слушали радио. Висевший на столбе старый, изодранный репродуктор дрожал и хрипел. Как только я подошел к столбу, репродуктор умолк.
– Здравствуйте, земляки! – приветствовал я собравшихся. Никто мне не ответил.
– Здравствуйте, люди! – повторил я. Снова молчание.