Я все еще влюблен
Шрифт:
— Как? Вас это не убеждает?
— Хорошо, — примирительно сказал хозяин. — Перейдем наконец к главному, ради чего вы приехали. Оставим Лассаля с его графиней и талерами в покое, разберемся во всем этом потом.
— Да, господин Марке, — Леви обрадовался. — Итак, Лассаль предал. И вот всю свою любовь, всю веру и благоговение, обожание и надежду мы теперь перенесли на вас.
— Я вам уже сказал, — с нажимом проговорил Маркс, — что о Лассале лучше поговорить особо, мне тут многое неясно. Но так как вы не можете отказаться от принятой вами схемы и без нее, вероятно, не в силах закончить изложение своих
— Господин Маркс! — по голосу Леви было ясно, что наконец-то он приступает к сути. — У вас скоро день рождения.
Неподдельное удивление и даже растерянность отразились на лице Маркса.
— Ну, не очень скоро, но, конечно, день рождения будет, — проговорил он.
— Я знаю: пятого мая. Но в данном случае это срок небольшой.
— Для чего — небольшой?
— Один момент, господин Маркс. Пятого мая ваш юбилей, вам исполнится сорок лет. И вот в день юбилея великого революционера…
— Извините, прежде всего какой же это юбилей — сорок лет? А кроме того, вы меня несколько старите.
— Неужели? — Леви растерялся и даже как-то сник.
— Уверяю вас — до сорока еще несколько лет. Я пока совсем молодой человек. А сорок — это страшно подумать!
— Ну, как бы то ни было, — довольно быстро пришел в себя Леви, — а пятого мая у вас день рождения.
— Не отрицаю. — Маркс все никак не мог понять, куда клонит гость.
— В этот знаменательный день мы, ваши единомышленники и почитатели, решили преподнести вам подарок…
— Бог мой! — Маркс сокрушенно развел руками. — Вот к чему городился весь огород! Не надо мне никакого подарка. И без этого мои враги кричат, что я эксплуататор, наживаюсь на рабочих… Но позвольте, — Маркс вдруг насторожился, — ведь о подарках вроде бы не принято предупреждать, а вы почему-то предупреждаете, и к тому же за несколько месяцев. Хотелось бы знать — почему?
— Видите ли, мы решили преподнести вам особенный и очень дорогой подарок…
— Особенные мне особенно не нужны, дорогие тем более. За всю мою жизнь самым дорогим подарком для меня были сорок долларов, которые в Америке один безвестный немецкий рабочий-эмигрант отдал моему товарищу на издание моей брошюры «Восемнадцатое брюмера». То был прекрасный подарок к тридцать четвертому дню моего рождения.
— Нет, господин Маркс, речь идет не о долларах, не о серебре или золоте… Мы преподнесем вам подарок, — голос Леви сделался пророчески-торжественным, — который только и может быть достойным великого революционера, бесстрашного борца, железного вождя пролетариата. Мы преподнесем вам восстание!
— Что?! — крикнул Маркс, вскочив, — он не поверил своим ушам.
— Мы положим пятого мая к вашим ногам, — продолжал декламировать Леви, — революционное восстание рабочих в Изерлоне, Золингене и других городах вашей родины — Рейнской провинции! Подготовка уже началась…
Маркс с трудом владел собой. Он подошел к окну, чтобы скрыть бешенство, полыхавшее в его глазах. Он лихорадочно думал. Как поступить? Легче всего, конечно, вытолкать гостя взашей, обозвав кретином. Но он уже не раз встречался с такими первобытными революционерами, с такими фанатиками, и ему хорошо известно, что они способны на все. Ведь Леви сказал, что подготовка уже началась.
Кое-как совладав со своими чувствами, Маркс повернулся к гостю и довольно спокойно спросил:
— Сделать мне подарок — это единственная цель запланированного вами восстания?
— Может быть, оно послужит началом революции. А нет, мы будем рады и тому, если оно окажется лишь подарком ко дню вашего рождения — и ничем более.
— Господин Леви, — чеканя каждое слово, сказал Маркс, — у меня такое впечатление, что вы и ваши единомышленники не ведаете, что творите. Я уже не говорю о всей дикости и мерзости вашего плана приурочить восстание ко дню моего рождения — этим вы лишь дали бы моим врагам повод называть меня не только эксплуататором рабочих, доктором красного террора, но и Минотавром, требующим кровавых жертв. Дело еще и в том, что восстание в Германии сейчас бессмысленно.
— А разве не вы учили нас, — Леви простер к собеседнику свою короткопалую длань, — что оружие критики не может заменить критики оружием, что материальная сила должна быть опрокинута материальной же силой? Мы стремимся эти ваши смелые революционные мысли воплотить в действительность, и только. Все очень просто!
— Ах вот как вы изучали мои произведения… — Маркс безнадежно усмехнулся. — Господин Леви! Недостаточно, чтобы мысль стремилась к воплощению в действительность — действительность должна стремиться к мысли. В сорок восьмом году я сам покупал оружие для бельгийских рабочих, но сейчас в Германии нет революционной ситуации. Если нам удастся создать международную социалистическую рабочую организацию — а дело идет к этому, — то и она никогда не будет искусственно вызывать стачки или восстания.
Вплотную подойдя к Леви, Маркс спросил, помнит ли он о походе Гервега.
Да, Леви прекрасно помнит об этом.
А знает ли он о затее Кинкеля?
Готфрид Кинкель, тоже, как Гервег, поэт, долгие годы метался от одной крайности к другой. Не так давно он предпринял поездку в Америку с целью получения там займа в два миллиона долларов — «займа на организацию предстоящей республиканской революции в Германии», а также для сбора предварительного фонда в двадцать тысяч талеров.
Кинкель не только не стеснялся попрошайничать, но, попрошайничая, не стеснялся в Северных штатах выступать против рабства, а в Южных — за рабство. Самая же большая пошлость и глупость состояла, конечно, в том, что Кинкель точно определил, сколько стоит республиканская революция в Германии: ровно два миллиона долларов и двадцать тысяч талеров! Вот только бы достать деньги (около десяти тысяч талеров ему все-таки удалось выцыганить!) — остальное в этой ультрареволюционной затее «все просто»…
Леви знает и о предприятии Кинкеля.
— Гервега и Кинкеля, пожалуй, можно понять и в какой-то мере даже извинить, — старался быть рассудительным Маркс, — потому что оба они поэты, буйные головы, любители красивых безумств, что с них взять, но вы-то, господин Леви, юрист! У вас, казалось бы, должны преобладать трезвость, учет всех pro et contra.
— Что же нам остается — только сидеть и наблюдать? — словно для того, чтобы укор был особенно наглядным, Леви удрученно и растерянно опустил руки.