Я все еще влюблен
Шрифт:
Маркс слушал оратора и думал: «Как царь Мидас превращал в бесполезное золото все, к чему ни прикасался, так пошлый человек делает пошлым все, что ни попадет в поле его зрения».
За время, пока Луи Блан разводил свои рацеи, в комнате под разными предлогами побывали все члены семьи: уж очень интересно было посмотреть на карлика, поучающего Карла.
Когда в комнату вошла старшая дочь, Луи Блан подозвал ее к себе, потрепал по щеке и, хотя она была с него ростом, умиленно сказал:
— Какая прелестная малышка!
Довольно
— О, мне уже пора!
«Должно быть, у него еще несколько таких визитов», — с облегчением подумал Маркс и пошел проводить гостя. Когда они проходили мимо зеркала, Блан вдруг остановился и, будто обрадованный тем, что мог забыть, но вот все-таки не забыл, вспомнил, произнес еще несколько длинных сентенций. На самом же деле ему просто не терпелось бросить еще несколько взглядов на себя в зеркало. Он ушел в полной уверенности, что оставляет здесь своего неофита.
Как только за гостем закрылась входная дверь, все бросились к Марксу. Елена с шутливой озабоченностью несла ему стакан воды. Жена гладила его по голове и голосом, полным сострадания, говорила: «Бедный, бедный Мавр!..» Женни, Лаура и даже совсем маленький Муш, вероятно подученный сестрами, ходили вокруг отца, время от времени притрагивались к нему, как бы желая удостовериться в его целости, и трагически повторяли: «Карлик сразил Карла — какой ужас! Карлик победил Карла — какой кошмар!» А Маркс только стонал, охал и пил воду.
Когда все вволю натешились этой игрой, он спросил:
— Ну, а как бы вы его назвали?
В доме Марксов всем давали прозвища. Это происходило по-разному. Иногда прозвища возникали из комических случаев и забавных совпадений. Второго сына, родившегося в Лондоне пятого ноября 1849 года и нареченного Генрихом, прозвали Фоксиком, или Маленьким Заговорщиком: день его появления на свет совпал с годовщиной знаменитого «порохового заговора» Гая Фокса, намеревавшегося в 1605 году взорвать здание парламента.
Другие прозвища были рождены особенностями внешности, характера или манер. Сам Маркс за свою смуглость был для всех Мавром: первому сыну Эдгару за его подвижность и легкость дали прозвище Муш, что на рейнском диалекте означает воробей.
Старшую дочь Женни чаще всего звали Женнихен, но могли также назвать Кви-Кви — император Китая. Но больше всего прозвищ было у средней дочери — Лауры: за умение шить и со вкусом одеваться ее прозвали Мастер Какаду (так звали модного портного в каком-то старом романе), за кулинарные способности — Стряпухой, за помощь отцу — Секретарем, за пристрастие к стихам — Поэтессой.
Прозвища давались не только членам семьи, но едва ли не всем, кто бывал в доме, с кем вообще так или иначе Марксы сталкивались, — в этом они были беспощадны и неутомимы. Энгельс для детей был Ангельсом, Вильгельма Либкнехта за обилие сказок и историй, которые он знал, дети прозвали Лайбрери (Библиотекой).
Чаще
В этом доме, где так любили всякую игру и затею, так ценили хорошую выдумку и острое словцо, нередко после визита нового гостя даже собирались на специальный совет, чтобы решить, какое прозвище дать новичку. И всегда нужное слово находилось.
— Так как же мы назовем Луи Блана?
— Нарцисс! — кто-то предложил тотчас.
— Банально, — отверг Маркс.
— Прелестная малышка, — сказала старшая дочь.
— Это лучше, но не исчерпывающе.
— Крошка Цахес? — неуверенно проговорила Лаура.
— Мало чем отличается от предыдущего.
— Может быть, наоборот, Титан или Трибун? — спросила жена.
— Нет, — решительно возразила Елена, — по мне, тут одно только имя подходит — Кот, мартовский Кот.
Дебаты были долгими, жаркими. То и дело слышалось:
— Голиаф!
— Щеголь!
— Денди!
— Оратор!
— Подзеркальник!
И каждый настаивал на своем, и все приводили убедительнейшие доводы в пользу именно такого, а не иного прозвища, и все шумели, кричали, горячились.
Наконец Маркс сказал:
— Оставим спор. Давайте обратимся к Энгельсу как к арбитру. Отправим ему все прозвища, что пришли нам тут в голову, и пусть он выберет из них или придумает свое.
Так и сделали, хотя это никого не успокоило и все продолжали предлагать новые и новые прозвища. На второй день после того как отправили письмо в Манчестер, Лаура во время вечернего чая воскликнула в сердцах;
— Может быть, Луи Беспрозванный, черт побери!
И тут Маркса осенило.
— Позвольте, — изумленно проговорил он, — что же это мы ломаем головы, когда у него уже есть прозвище! Как я мог забыть! Французские рабочие давно зовут его Луи Маленький. Рядом с Луи Наполеоном это звучит выразительно, и ничего лучшего нам не придумать. Я уверен, что Фридрих будет изумлен нашим письмом и посмеется над нами.
Через несколько дней пришло письмо от Энгельса. Маркс оказался прав: Фридрих действительно очень удивился забывчивости своих лондонских друзей и советовал им впредь не ломиться в открытые двери.
Дружеская усмешка всех примирила. Все согласились:
— Лун Маленький.
Глава четвертая
ПОЕЗДКА НА ДЖЕРСИ
Большой и богатый зал ресторана «Золотой лев», одного из самых фешенебельных в Брайтоне, был почти пуст: последний день сентября — сезон кончается, уже многие отдыхающие разъехались, а кроме них, посетители здесь не так уж часты, особенно в будний день.