Я все еще влюблен
Шрифт:
— Здесь будет ваш кабинет, — торопливо сказала она, ее сейчас волновало другое. — Посмотрите-ка, судари мои, сюда, — она указала рукой на стену.
На стене висела небольшая акварель, изображавшая средневековый замок. Замок как замок. В Англии таким много.
— Что вы скажете? — не сомневаясь в произведенном впечатлении, воскликнула хозяйка. — Нашему замку восемьсот лет!
— А кто это? — спросил Маркс, обратив внимание на портрет девушки, висевший поодаль от акварели.
Хозяйка вдруг сразу как-то потухла и лишь после долгой паузы ответила:
— Это
Все трое молча подошли к портрету поближе.
— Отчего же она, такая молодая, умерла? — тихо спросил Маркс.
— От чахотки, сударь, от проклятой чахотки. Эта болезнь обычно собирает жатву по весне. Вот и Анну мою забрала весной, в апреле, на шестой день…
Энгельс сделал нетерпеливое движение, желая переменить разговор и уйти из этой комнаты, потому что слова, сказанные сейчас хозяйкой, поразили его, и он знал, что еще больше они поразили Маркса: ведь именно шестого апреля в позапрошлом году умер и его любимый сын, восьмилетний Эдгар.
— Если б вы знали, — вздохнула женщина, — как это тяжело — терять детей.
— Да, — сказал Маркс, — тяжело.
— А у вас есть дети? — спросила она.
Марксу не хотелось отвечать, но он все-таки ответил:
— У меня три дочери, а у друга моего, увы, пока детей нет.
— Берегите своих девочек, — печально сказала хозяйка, — хорошенько берегите. Нет ничего ужаснее, чем терять детей.
Воспоминания разволновали ее, она была уже не в силах показывать квартиру дальше.
— Ну а спальню посмотрите сами. — Она горько махнула рукой и удалилась.
Друзья прошли в спальню. Все было хорошо. Вернулись в кабинет, сели в кресла.
Противоречивые чувства владели Марксом. С одной стороны, квартира была хороша, удобна. Хозяйка производила самое благоприятное впечатление. Более того, узнав о ранней смерти ее дочери, он, отец, потерявший уже троих детей да еще переживший всего три месяца назад драму появления на свет нежизнеспособного ребенка, тут же умершего, проникся к этой женщине глубоким сочувствием. Но все же в найме этой квартиры был один пункт, который его очень беспокоил. Энгельс почувствовал это и прямо спросил:
— Тебя что-то мучает. Это совпадение?
— Совпадение, конечно, поразительное, — задумчиво ответил Маркс. — Подумать только, в пасмурном, туманном Лондоне и в солнечном благоухающем Сент-Хельерс в один и тот же день, может быть, даже час у коммуниста Маркса и у этой тихой обывательницы…
Он встал, сделал несколько шагов по кабинету, остановился против Энгельса.
— Но это, конечно, всего лишь совпадение, случайность, прихоть судьбы. А я хочу тебе сказать, Фридрих, кое о чем другом, иного свойства.
Энгельс насторожился.
— Хозяйка сказала, — медленно проговорил Маркс, — что дочь умерла от чахотки.
— Да, от чахотки, — припомнил Энгельс уже вылетевшие было из головы слова.
— Я думаю, — так же медленно, веско продолжал Маркс, — что тебе надо снять другую квартиру. Здесь опасно. Во-первых, потому что чахотка очень заразна; во-вторых, твой организм чрезвычайно ослаблен длительной
Энгельс возражал. Он говорил, что чувствует себя прекрасно. Что квартира ему очень нравится, что со смерти девушки прошло уже два с половиной года, что хозяйка производит впечатление здорового и очень чистоплотного человека, что…
Маркс уговаривал друга часа два. Но тот все-таки не поддался.
Остаток дня ушел на ознакомление с городом и на писание нескольких срочных писем. А вечером было решено, что завтра первым делом они навестят своего старого боевого друга Конрада Шрамма, которого Энгельс не видел уже несколько лет.
Весной 1852 года Шрамм уехал в Америку: в результате бесчисленных жизненных передряг, а более всего — нищенской эмигрантской жизни в Англии у него в двадцать девять лет открылась чахотка, и врачи посоветовали ему переменить климат. В Филадельфии жила со своей семьей старшая сестра Конрада, к ней он и направился. Но здоровье от перемены климата не улучшилось, работы молодому революционеру найти не удалось, и после пятилетних мытарств он снова вернулся в Лондон. Здесь он в первые же дни посетил Маркса.
Пролежав затем больше месяца в Немецком госпитале, Шрамм уехал на Джерси. Он сделал это опять-таки по настоянию врачей и своего давнего друга Джорджа Джулиана Гарни, обосновавшегося здесь два года назад.
Шрамм приехал сюда двадцатого сентября, двенадцать дней назад. Он снял двухкомнатную квартиру в северо-западной части города, на окраине. По сент-хельерским масштабам это довольно далеко от площади Эдварда, но по манчестерским или, тем паче, по лондонским — рукой подать.
— Господин Шрамм дома? — спросил Энгельс женщину, открывшую дверь на его стук.
— А где же ему быть? — неприветливо ответила та. — Он же все дни лежит не вставая.
— Доложите, что к нему пришли доктор Маркс и эсквайр Энгельс.
Женщина удалилась, и скоро послышалось, как она открыла дверь и бросила, видимо, через порог: «К вам!»
Было ясно, что никакого особого приглашения не последует, и друзья — Энгельс впереди, Маркс сзади — переступили порог.
Когда, постучав, они вошли в комнату Шрамма, тот прямо-таки обалдел от неожиданности и радости.
— Вы? На Джерси? И оба? — выкрикнул он, бешено переводя глаза с одного на другого. — Какими судьбами? Я же знал, что ты на Уайте, Энгельс… Погодите, я сейчас встану…
— Ни в коем случае, — в один голос сказали гости.
— Ну, тогда… — Шрамм стукнул кулаком в стенку и крикнул: — Мадам! Бутылку хереса!
— И этого не надо, — мягко остановил Энгельс, — мы принесли тебе полдюжины бутылок, именно хереса, а седьмую мы сейчас разопьем. Я думаю, тебе это не повредит, а наоборот…
— Ха! — озорно воскликнул Шрамм. — За исключением того, что у меня чахотка, я же абсолютно здоров. И если я тут загнусь, то только от тоски и безделья… А с этой подлой курносой госпожой мы еще поговорим. Не на того парня она напала. Вы же знаете, что я бывал еще и не в таких переделках.