Я вспоминаю...
Шрифт:
«Глядя на закат «Чинечитты», — признался мне Феллини, — я чувствую, как я стар. Это зрелище сильнее, нежели все остальное, побуждает ощущать собственный возраст».
Аукцион, в ходе которого в 1992 году пошли с молотка реквизит и прочее имущество студии, явился для него погребальным звоном по месту, которое он считал своим домом в неменьшей мере, нежели много лет занимаемую им и Джульеттой римскую квартиру.
Коллапс студии «Чинечитта» стал симптомом того, что для итальянской киноиндустрии наступили тяжелые времена. Наиболее мрачными представали перспективы самой большой из съемочных площадок студии — павильона номер пять, того самого, под сводами которого Феллини творил свои фильмы. Площадка таких размеров стала уходящей
Однако продолжать держать на плаву огромную итальянскую студию, вокруг которой все обрушивалось и осыпалось, — такое было не под силу даже столь могущественному волшебнику и чародею, как Феллини. К итальянским фильмам утратили интерес не только кинозрители США и других стран мира; их перестали смотреть и сами итальянцы. Американцы больше не делали фильмов в Италии, ибо она превратилась из одного из самых дешевых в одно из самых дорогих для кинопроизводства государств. Отнюдь не способствовал возрождению имиджа студии «Чинечитта» как центра мировой киноиндустрии и внезапно обрушившийся на страну правительственный кризис, завершившийся судебным процессом и последующим осуждением ряда ведущих политиков и промышленников.
На протяжении десятилетий «Чинечитта» с ее простором и исполненной кинематографических теней аурой была излюбленным местом воскресного отдыха Феллини; здесь он мог позволить себе роскошь расслабиться и побыть одному. Увы, в последние годы безлюдность здешних павильонов и примыкающих к ним проездов и улиц из исключения превратилась в правило.
Декорации и костюмы, являвшиеся принадлежностью студии «Чинечитта», были проданы с молотка по бросовым ценам. Феллини сознавал, что всему этому уже не сможет найти творческого применения ни один режиссер. Ему разбивало сердце то обстоятельство, что никто не обращал внимания на то, сколь существенную роль сыграли эти предметы реквизита в создании кинокартин, ставших общечеловеческим достоянием. Никого не интересовало, в каких фильмах они фигурировали, кто из исполнителей где и когда надевал на себя тот или иной костюм или платье. В отличие от заоблачных сумм, которые американцы готовы были выложить за пару красных туфелек, в которых шествовала Дороти по желтой кирпичной дорожке, или за салазки с надписью «Розовый бутон», на аукционе, где распродавалась «Чинечитта», все можно было купить задешево, и вся атмосфера напоминала скорее гигантскую благотворительную ярмарку. По мере того, как меняли хозяев овеянные ароматом кинолегенд столики, из драгоценных реликвий прошлого они становились простыми изделиями из дерева, стекла и металла, обреченными на бескрылое утилитарное функционирование в руках ничем не примечательных владельцев.
«Представьте: все досталось не коллекционерам, а завсегдатаям распродаж, — посетовал Феллини. — Цена успеха — смерть. Цена успеха — провал.
Мы гибнем вместе, «Чинечитта» и я. Ее пустили с молотка. А я — на меня нет спроса».
В последние годы жизни Феллини был осыпан дождем престижных наград; недоставало лишь одного — возможностей снимать новые фильмы. «Очень лестно, когда вас чествуют, присуждают вам «Оскара», но все, чего я хочу, — это работать». Оставалось лить слезы сожаления по фильмам, которые он некогда мог сделать и не сделал: «Путешествие Дж. Мас-торны», «Дон Кихот», «Пиноккио»…
Эти последние годы, когда все время и энергия Феллини уходили на то, чтобы рекламировать свои проекты, исподволь надломили его. «Понимаете, оно сломалось и теперь нужны врачи, чтобы починить его», — сказал он мне, показывая на сердце. В тот момент мне и в голову не пришло, сколь драматически близок он был к истине.
На кинофестивалях в разных странах мира шли торжественные показы его лент, отовсюду летели приглашения принять участие в том или ином кинособытии, а Феллини по-прежнему сидел в Риме,
Любой намек на то, что не худо бы принять приглашение на обед от заехавшего в Рим иностранца, якобы намеревавшегося «поговорить о деле», приводил Феллини в бешенство. Слишком уж много разочарований ему пришлось испытать. Все менее склонный принимать всерьез деловые посулы заграничных визитеров, он начал подозревать, что превратился в своего рода ходячую достопримечательность, эффектную деталь римского колорита для заезжих кинобизнесменов. Последние прибывали отовсюду, но чаще всего из Соединенных Штатов, делали сногсшибательные предложения, а затем, как выражался сам Феллини, «исчезали за горизонтом, сопровождаемые красноречивым титром «Конец». Режиссер все больше убеждался в том, что не сможет работать за пределами Италии: ведь, по его собственному признанию, в любой другой стране «у меня не будет возможности узнать, костюмы какой фирмы носят мои герои и в каком магазине они покупают галстуки».
Феллини с грустью констатировал, что в реальной действительности не слишком много общего с его юношескими представлениями о том, что такое старость: «Дело в том, что воображение имеет пределы. Ребенком мне нетрудно было представить себя в зрелом или даже пожилом возрасте. А теперь, когда я и впрямь состарился, мне хочется вообразить себя молодым, но это не так-то просто».
По словам Феллини, он еще чувствует в себе творческие силы, «но окружающий мир говорит мне «нет» — не мгновенное, импульсивное «нет», а «нет» стойкое, постоянное, хроническое как недуг. Только после лет бесплодных усилий осознаешь, что этот момент, момент отставки уже в прошлом».
Вспоминаю, как в пору съемок фильма «И корабль плывет» режиссер сказал мне: «Занесите в вашу книжку, что если этот фильм не сорвет банк, в следующий раз мне придется широковещательно объявить, что я неизлечимо болен! Нет, я сформулирую это иначе: «Я болен, но не неизлечимо!» Ведь начни я это громогласно отрицать, все решат, что так оно и есть. А потом на время исчезну с глаз долой, чтобы пробудить в душах продюсеров охоту финансировать последний фильм Феллини.
А знаете, даже это не сработает. Ведь продюсеры смекнут, что я могу умереть до конца съемок и тогда даже страховое покрытие не обеспечит им желаемой прибыли».
В 1993 году Американская киноакадемия присудила почетный «Оскар» Федерико Феллини. Пятый по счету на жизненном пути режиссера. Предыдущих удостоились «Дорога» (1954), «Ночи Кабирии» (1957), «8 1/2» (1963) и «Амаркорд» (1973).
Объявить лауреату о решении Киноакадемии правление уполномочило ее тогдашнего председателя Роберта Реме. Последний позвонил в Рим из Лос-Анджелеса. Трубку сняла Джульетта. Он сообщил ей приятную новость, но на родном языке. Джульетта немного знала английский, однако неизменно впадала в ступор, слыша английскую речь в телефонной трубке. Реме, не вполне уверенный в том, что его поняли правильно, обещал перезвонить.
В Лос-Анджелесе было утро, и по случайному стечению обстоятельств следующим телефонным разговором председателя Американской киноакадемии был разговор с одним из продюсеров «Интервью» Ибрагимом Муссой. Ему-то и выпало на долю сообщить новость Джульетте, которая, в свою очередь, подозвала к телефону мужа. Поначалу Феллини был на верху блаженства от счастья, но едва трубка была опущена на рычаг, в нем проснулись всегдашние тревоги и опасения. Он уже начал выстраивать в голове сценарий вояжа за океан, продумывать детали ответной речи, которую ему предстояло произнести на церемонии вручения.