Я выбрал путь смерти
Шрифт:
Так два человека ощутили взаимное притяжение, чувствуя, что они, каждый по-своему, нуждаются друг в друге. Когда настало время Махновскому возвращаться в Афганистан, Лидия Степановна уже называла его сыном, а он её — мамой. Так они обогатили себя человеческой добротой. Лидии Степановне после гибели сына теперь, кроме Махновского, некого было любить. И он искренне любил свою названую мать. Любимой девушки у него до сих пор не было, он не успел ещё встретить свою любовь. В Питере у Махновского жили родители; в Твери — сестра Валентина с мужем, у которых было двое детей. Всех их он по-своему
Махновский был разведчиком высшего класса, а значит, опасным противником для врага. В Афганистане от его рук и оружия погибли пятьдесят семь душманов. В Чечне им было убито из автомата четырнадцать боевиков, о чем говорили метки на автомате. Девять боевиков он зарезал ножом — на рукоятке его боевого ножа было сделано девять насечек. Сколько боевиков он уничтожил в открытом бою, он никогда не считал — там было не до арифметического счета.
Хотел того в молодости Махновский или нет, но убивать людей стало его профессией. При этом надо иметь в виду, что его противниками были вооружённые до зубов боевики, так же, как и он, стремившиеся уничтожить своего врага. Махновский был воином и занимался своим ремеслом. Чтобы взять над противником верх, ему и его бойцам каждый раз приходилось придумывать что-то новое, неожиданное, дающее преимущество перед врагом.
Две войны — в Афганистане и Чечне — закалили Махновского как воина, но подорвали его здоровье. Пока шла война в Чечне, Махновский не находил веских оснований жаловаться на здоровье. По-видимому, нервное напряжение мобилизовало его внутренние ресурсы на борьбу со всеми болезнями. Когда же война закончилась, то куча разных недугов сразу свалила его на больничную койку. Слава Богу, что он и в борьбе с болезнями смог выйти победителем.
В свои тридцать два года Махновский был таким же мудрым и опытным, как и убелённый сединами старец. Только тот из бойцов, кто месяцами и годами общался с Махновским, мог похвастаться, что видел на его лице улыбку, которая быстрым лучиком появлялась и так же быстро исчезала. Можно было подумать, что Махновский, как будто украв улыбку, старался быстрее спрятать её поглубже, чтобы никто больше не увидел.
Вот такой воин стоял перед Шаповаловым, ожидая его решения. Прочитав рапорт, Шаповалов положил его на стол перед собой и посмотрел на жёлтое, осунувшееся лицо Махновского.
— Тебе, Саня, хочется пойти в отпуск сразу за два года? — Да.
— Думаю, что для поправки здоровья тебе хватит одного месяца.
— Надеюсь, что так оно и будет, — согласился Махновский.
— Тогда зачем тебе два месяца отдыха? Может, и одного хватит?
— Я «русский индеец» — шаман. Хочу побывать на празднике Пау-Вау.
— Что это ещё за праздник Пау-Вау?
— Христиане-индейцы соберутся на так называемый Праздник перьев.
— Если б я тебя не знал, то мог бы подумать, что передо мной стоит чудак. Но мы слишком хорошо знаем друг друга, поэтому поверю тебе на слово. Я не возражаю против твоей просьбы, но без бати — командира полка — сам твою проблему решить не могу.
— Я понимаю, но если ты поддержишь меня, то, думаю, он возражать не станет.
— Я тоже так считаю, — согласился с ним Шаповалов.
Люди, прошедшие через войну, окопы, лишения, видевшие смерть, не могли не понимать друг друга и не идти друг другу навстречу.
— …Однако он обязательно начнёт о тебе расспрашивать, а я не буду знать, что ему отвечать, — продолжил после паузы Шаповалов.
— А что он может обо мне спрашивать?
— Будет интересоваться твоим здоровьем.
— Ну ты, Серёжа, даёшь, как будто не знаешь, что сказать. Ведь ты чуть ли не каждый день приходил ко мне в госпиталь.
— Батя обязательно спросит, продолжишь ли ты службу после полной выслуги лет. Что мне ему ответить?
— Пойду на пенсию.
— И что будешь делать на гражданке?
— Вариантов много, — небрежно махнул рукой Махновский.
— И все же ответь мне более конкретно, — попросил его Шаповалов.
— Уеду куда-нибудь подальше от людей. Хочу побыть наедине с природой. Буду тихонько жить, пчёлами заниматься, очищаться душой от того дерьма, в которое меня окунула жизнь.
— В твоём возрасте мечтать об одиночестве — самая настоящая глупость, — недовольно заявил Шаповалов. — Тебе надо жениться, обзавестись детьми, заняться их воспитанием. Они помогут тебе снять с души тяжесть, которая на неё давит. Одному в лесу нетрудно и затеряться. Ты, наоборот, стремись влиться в какой-нибудь коллектив, чтобы не было у тебя времени думать о прошлом, чтобы настоящее тебя полностью захватило.
— У меня нет никакой гражданской специальности, а при теперешней безработице мне работы не найти.
— Твой опыт и знания разведчика, а разведчик ты классный, сейчас на гражданке в большой цене. Только когда будешь себя продавать хозяину, смотри не продешеви.
— Тебе, Серёжа, легко рассуждать со своей колокольни, а где я найду хозяина?
— Тебе его искать не надо. Кому понадобятся твои знания и опыт, тот тебя сам найдёт. Так что уже сейчас думай, во сколько свой труд будешь оценивать.
— Не волнуйся, Серёжа, я себе цену знаю. До пенсии надо ещё дожить, поэтому, дорогой, не в службу, а в дружбу: не откладывай мой рапорт в ящик, пойди к бате и поговори с ним обо мне, а я тебя тут подожду. Хочу поскорее узнать его решение.
Ознакомившись с рапортом Махновского, командир полка полковник Косолапов без раздумий согласился с желанием своего подчинённого и подписал рапорт. Затем, отодвинув его в сторону, он тяжело вздохнул и поинтересовался у Шаповалова:
— Что, совсем плохо со здоровьем у Махновского?
— В госпитале его подлечили, поставили на ноги, но думать, что он совсем поправился и восстановил прежние силы, ещё рано. На это потребуется несколько месяцев, а может так получиться, что и всей оставшейся жизни не хватит.
— Что и говорить! Нам в Чечне приходилось воевать при отвратительном, никудышном снабжении воинских частей продовольствием, боеприпасами и почти явном предательстве интересов страны многими старшими офицерами. Эту войну иначе как грязной, позорящей патриотов, Родину назвать нельзя.