Я захватываю замок
Шрифт:
— Но ведь она пригласила тебя пожить в Лондоне, когда картин еще не видела, — возразила я.
Мне нравится миссис Коттон. Ее доброта к нашей семье за гранью вообразимого!
— Ладно, давай скажи, что я несправедлива… — Мачеха издала свой обычный полувздох-полустон. — Несправедлива, знаю. Но иногда мне хочется завизжать, так она действует на нервы. Почему она не бесит Мортмейна? Уму непостижимо. Болтает, болтает, болтает… Просто как заведенная! Откуда силы? В ее возрасте — и столько энергии! Это ненормально. Наверное,
Я рассмеялась, однако Топаз веселье не поддержала — она говорила серьезно; «железы» вообще ее излюбленное словечко.
— Возвращайся в замок. Отдохнешь, — предложила я.
— О том я и хотела спросить. Мортмейну меня не хватает? Чувствуется в его настроении тоска?
Я задумалась. Как бы поделикатнее ответить «нет»?
К счастью, ждать ответа мачеха не стала.
— Понимаешь, Кассандра, мне необходимо ощущать… свою нужность. Мужчины всегда во мне нуждались! То рисовали, то любили, то просто срывали злость… Да, некоторым надо выплескивать агрессию, чтобы творить. Словом, обойтись без меня никто не мог. Я вдохновляю, Кассандра! Таково мое предназначение.
Я сказала, что, судя по всему, отец начал работать.
— Ты имеешь в виду, я вдохновила его своим отъездом?
Мы покатились от хохота. Чувство юмора у Топаз — величина непостоянная, но если включается, то работает на полную. Отсмеявшись, она вдруг спросила:
— Как тебе Обри Фокс-Коттон?
— Не очень. — Я пожала плечами. — А ему нужно вдохновение? По-моему, у него и так дела идут недурно.
— Но он способен на большее. Он это чувствует!
— То есть вы оба разведетесь, а потом поженитесь?
— Э-э-э… Не совсем, — ответила мачеха.
Вот он, самый важный момент беседы! Господи, какими же словами образумить Топаз? Уверять, будто отец без нее жизни не представляет? Глупость! Правда откроется через полчаса после нашего прибытия в замок.
— А если я скажу, что ты нужна мне и Томасу, на твое решение это не повлияет? — наконец медленно проговорила я.
Мое начало, судя по выражению мачехиного лица, ей понравилось; затем она изрекла один из ужаснейших «топазоризмов»:
— Милая, неужели ты не понимаешь, что искусство важнее личности?
И вдруг меня осенило.
— Но отца-то бросать нельзя, — убежденно сказала я. — Топаз… неважно, скучает он по тебе или нет, но такое потрясение сломит его окончательно. Разве неясно? Представь, что напишут биографы! «Не успел Мортмейн вступить в новую эпоху творческого расцвета, как хрупкое кружево его жизни разлетелось в клочья. Виной тому предательство натурщицы-жены. Никому теперь не узнать, чего лишился мир из-за легкомыслия никчемной женщины». И тебе, Топаз, тоже этого никогда не узнать! Если после твоего ухода отец не напишет ни строчки, ты до конца дней будешь терзаться — не из-за тебя ли?..
Топаз смотрела на меня широко раскрытыми глазами; речь явно ее впечатлила. К счастью, она не успела
— Видишь, как неверно станут судить о тебе потомки? — гнула я. — А вот если ты пройдешь с ним путь до конца, то тебя назовут «ангелом с полотна Блейка, красавицей, которая ради Мортмейна пожертвовала своими неисчислимыми дарованиями — лишь бы вновь ожил его талант»!
Я замолчала. Не перегнула ли палку? Однако мачеха проглотила и это.
— Кассандра… милая… — взволнованно запинаясь, начала она. — Ты должна сама, сама написать его биографию!
— Непременно, обещаю, — заверила я ее. Вдруг Топаз задержится, хотя бы для того, чтобы вдохновлять меня? Впрочем, наверняка она считает себя мужской музой.
Тревожилась я напрасно. Низким, словно контрабас, голосом мачеха с чувством проговорила:
— Ты спасла меня от роковой ошибки. Спасибо, Кассандра, спасибо! — И, кинувшись меня обнимать, всем весом обрушилась мне на плечи. Чуть на пол не опрокинула.
Ох уж наша дорогая Топаз!.. Обвиняет миссис Коттон в коллекционировании знаменитостей, не замечая, что ее желание исполнять роль музы суть то же самое, только в иной форме. Причем первый вариант мне кажется честнее. У миссис Коттон интерес интеллектуальный (ладно, светско-интеллектуальный), а интеллектуализм любимой красавицы мачехи — сплошное притворство. Подлинная натура Топаз — жена-хозяйка, которая нас кормит, обшивает, моет-чистит-драит… До чего же в людях всего намешано! До чего они многогранны и прекрасны!
По пути вниз мачеха сказала, что домой поедет дней через десять, а может, через две недели — как только Макморрис закончит портрет. Я выразила радость и горячо ее поддержала в этом намерении. Правда, при ней мне будет трудно скрывать следы своих переживаний.
За разговором я совсем позабыла о грусти, но стоило спуститься в квартиру — и вот она! Словно меня и ждала.
Все уже разошлись по спальням. Под дверью Саймона золотилась тонкая полоска света. Целую ночь он будет спать так близко от меня… И на сердце почему-то стало еще тоскливее. Мысль о предстоящей утренней встрече меня не утешила. В сверкающей комнате за бальным залом я поняла: соседство с Саймоном еще болезненнее, чем разлука с ним.
Роуз сидела на кровати, ждала меня. До чего прелестно смотрелись ее яркие волосы на фоне белого бархатного изголовья!
— Я достала тебе ночную сорочку, — сказала она. — Из моего приданого.
Я поблагодарила ее и выразила надежду, что не порву столь воздушную на вид вещицу.
— Не страшно. У меня их много, — беспечно ответила сестра.
— Теперь можем и поговорить, — сказала я, недвусмысленно подразумевая: начинай!
У меня пропала всякая охота расспрашивать ее о чувствах к Саймону. Разумеется, она его любит, свадьбу не предотвратить, мой приезд в Лондон — просто глупость.