"Я"

Щемелинин Константин Сергеевич

Город уменьшался, его зеленые улицы становились все уже и уже, домики – все мельче и мельче, а люди все больше начинали походить на муравьев. Я вбирал солнечное тепло всей поверхностью тела, хвоста и крыльев – мои перья нагревались, но не сильно, ведь их обдувал ветер. Теплый воздух поддерживал мои крылья, поэтому я почти не взмахивал ими, а просто парил, как пух.

Я летел и думал о том, что людские заботы с такой высоты кажутся мелкими и достойными лишь легкого любопытства, а не пристального наблюдения и того внимания, которое уделяют им люди. Я летел – свежий воздух простора будил во мне великие силы, и я чувствовал себя великим и могучим, прекрасным и добрым. Я летел, а тем временем мир подо мною менялся: появлялись реки, леса и новые города, появлялись и уходили назад.

Я увидел город и решил посмотреть на него вблизи, поэтому начал спускаться

вниз неторопливыми широкими кругами. Я опускался все ниже и ниже, осматривая город, увеличивающийся по мере моего приближения. Я никуда не спешил, я просто смотрел на дома, на людей, на машины, на всю эту суету трудового дня, смотрел спокойными глазами праздного туриста. Я решил приземлиться и для этого выбрал довольно-таки тихое место – городской парк. Когда я подлетал к нему, я обратил внимание на скульптуру человека, вокруг которой били фонтаны. Парк мне понравился: цветники там соседствовали с декоративными кустарниками, работали несколько фонтанов, но тот, в центре которого находилась скульптура, был самым большим и красивым; он притягивал меня, поэтому я опустился прямо на голову скульптуры и принялся разглядывать людей.

Мое появление не осталось незамеченным: сначала залаяли собаки, первыми услышавшие хлопанье моих могучих крыльев, а затем гуляющие увидели меня и тоже стали подходить к фонтану. Сидящие неподалеку на лавочках люди прервали свои занятия и обратили все свое внимание на меня. Собиралась толпа, люди возбужденно переговаривались и, показывая на меня, оживленно жестикулировали. Меня стали фотографировать, а я сидел на каменной голове человека, вцепившись в нее своими мощными желтыми лапами с черными когтями, сидел гордо, как всегда сидят орлы; сидел, наклонив вниз голову с крепким, фиолетово-стального цвета клювом и ярко-оранжевым надклювьем, и смотрел на людей своими пронзительными желтыми глазами.

Становилось все более шумно, люди подошли уже совсем близко ко мне, отчего они могли разглядеть переливы красноватого желто-коричневого цвета у меня на перьях. Но я – не павлин, которого рассматривают, а орел, которого уважают, которым гордятся и на которого равняются, и я не в клетке, а на свободе; поэтому, взмахнув своими широкими крыльями, под которыми легко мог бы поместиться взрослый человек, я слетел вниз и, пролетев над перепугавшимися людьми, сделал полукруг над толпой, поймал восходящий поток теплого воздуха, насыщенного запахами цветов, и заскользил вверх.

Я поднялся выше домов и дорог и летел над городом, а люди задирали вверх головы и смотрели на меня, на мой легкий полет и на мою красивую силу. Неожиданно для самого себя, мне захотелось заглянуть внутрь какого-нибудь дома. Как раз в это время я пролетал неподалеку от средних размеров квадратного здания с внутренним двориком: судя по всему, это было какое-то предприятие или же учреждение. Я подлетел к нему поближе и, сделав над ним несколько кругов, сел на подоконник открытого окна, находившегося на третьем этаже.

Я заглянул внутрь – там стояли несколько столов, за которыми работали люди. Сложившаяся ситуация меня страшно веселила, но клювом я не мог даже улыбнуться, поэтому мне пришлось смеяться про себя – молча.

Мое прибытие было встречено молчаливым удивлением со стороны людей – еще бы, такого они уж точно не ожидали! Обернувшись на шум моих крыльев, сотрудники смотрели на меня и ничего не предпринимали. Своим желтым пронзительным взором я проникал прямо с самую глубину их сердец и читал там страх, удивление, тупое безразличие, непонимание происходящего и живой бег мысли – вот и раскрылись они мне, и не надо лезть им в души – все и так видно!

Наконец, люди потихоньку заговорили между собой. Я понимал их разговор, хотя и был орлом. О, они говорили много любопытного! Один из них обратил внимание на рисунок перьев у меня на груди, на отблеск солнца у меня на клюве, спине и хвосте – настоящий орел, к тому же очень выгодно освещенный предвечерним солнцем. Я согласен с ним – я и был настоящим, шикарным, очень эффектным, орлом. Могучие когти и сильный клюв, широкие крылья и большая грудь – так меня оценили люди, и я полностью согласен с такими оценками.

Но все хорошее, как и плохое, непременно кончается.

Люди освоились с обстановкой, зашумели, стали делать более резкие движения – кто знает, что придет им в голову в дальнейшем! Они начали суетиться, а двое начали приближаться ко мне… – что ж, пора!

Я соскользнул с подоконника и, раскинув свои огромные крылья, улетел, оставив им незабываемые воспоминания о нашей встрече, а себе – хорошее настроение… Каждому – свое… Я поднимался вверх, небо темнело – вечером будет дождь, а солнце, спрятавшись за тучей, золотило ее края. Пора. Воздух влажнел. Я поднимался к облакам – пора, пора вновь идти в свой мир.

Глава 13. Властелин Миров.

Я жил так же, как и раньше – менял миры, когда хотел, жил, где захочется, и был тем, кем хотел быть.

Раз за разом я уходил сквозь время и пространство, посещая те места, которые меня интересовали; и если раньше я старался выглядеть в соответствии с тем миром, в который я приходил гостем, то со временем я перестал "подстраиваться" под посещаемые мной времена и народы – путешествуя среди них, я перестал выглядеть как они, – я стал смотреть на них глазами моего любимого и самого главного воплощения – глазами того человека звездной эпохи, к которому однажды пришел незнакомый ему гость и сказал: "Предлагаю тебе стать Хозяином Миров". Я одевался в привычную для меня одежду моего родного времени, по той, будущей для них моде, причем я не любил носить ни колец, ни цепей, ни браслетов, ни наручных часов (когда я был человеком, то, как и все, носил часы, чтобы знать и отслеживать время, однако теперь я уже не нуждался в этом – время стало частью меня, причем подчиненной частью меня, и поэтому отныне не я отслеживал течение времени, а управлял им); кроме того, я никогда не делал сбе татуировок, прожив всю свою человеческую жизнь без них, – так вот, одевшись так и придумав себе очередное имя, я наполнял полные карманы золотыми монетами местной чеканки и, выучив несколько распространенных в той местности языков, являлся гостем в мир тех людей. Я перестал маскироваться под невзрачного местного жителя – имея бесконечный запас денег, я выглядел богатым гостем из заморских стран и представлялся великим магом, колдуном, волшебником или же могущественным чародеем, поэтому и вел себя соответственно – уверенно и дерзко, как хозяин, который знает себе цену, и она, эта цена, для окружающих запредельно высока!

Я никогда никому не кланялся и ни перед кем не снимал головной убор – ни перед служителями местного культа, ни перед сиятельными графами, ни перед родственниками коронованных особ, ни перед всякими там владыками и прочими магараджами, – короче говоря, ни перед кем вообще (а мне пришлось повидать всяких людей с разными должностями и званиями – от самых низших до самых высоких)! Достаточно просто превратить собаку в кошку или же сделать еще что-нибудь подобное, а потом протянуть сжатую в кулак руку по направлению ко все еще сомневающимся в моей силе вельможам, затем медленно раскрыть ее и показать им маленький белый шарик, переливающийся и играющий светом на моей ладони, яркость которого постепенно начинает возрастать сначала до слепящего уровня, а потом все дальше и дальше, многократно превосходя ярость полуденного солнца в раскаленной пустыне… – и тогда присутствующие на этой демонстрации моего могущества начинают закрывать руками глаза, перед которыми уже загораются цветные точки, а вскоре им всем станет жарко и душно, а сила света все возрастает и возрастает… – и тогда они начинают просить меня прекратить, падают на колени один за другим, и только тогда обжигающее солнце постепенно прячется обратно в мою закрывающуюся ладонь, и еще некоторое время из-под сжатых пальцев пробиваются узкие, режущие мир на части, полосы света, – да, именно такими, и прочими подобными им способами, я быстро утверждал свое место в том мире, куда я прибывал погостить, и уже мало какой глупец осмеливался требовать от меня чего-либо, но дураки находились всегда – и тогда я превращал какую-нибудь часть его тела (обычно палец на руке) или же какой-нибудь предмет его туалета во что-либо фантастически непредсказуемое или же просто удалял выбранный объект в никуда, а потом смотрел как этот человечек унижается передо мною, вымаливая себе милость и прося вернуть все обратно, и лишь, подождав для пущей важности определенное время и дав всем окружающим лишний раз убедиться в моем могуществе, я давал задний ход процессу и возвращал все в исходное состояние… – и вообще, я откликался только на просьбы, сделанные в уважительном тоне, и то, конечно же, далеко не на все; поэтому, в итоге, я всегда получал то, что хотел, вел себя так как пожелаю, и не стесненный ничем (правда, я, по-возможности, соблюдал обычаи местных народов, но исключительно для того, чтобы добиваться расположения аборигенов), путешествовал по времени с удовольствием, часто с пользой и всегда с комфортом.