Яблоко по имени Марина
Шрифт:
А Уткой называли Ирину Уткину, мою однокурсницу, миловидную блондиночку с большими, как у Мальвины, глазами. Везет же мне на Мальвин, однако! Когда она смотрела на меня, невинно хлопая искусно накрашенными длинными ресницами, я терял всякое соображение, и мое состояние девчонку, кажется, забавляло, но не более того.
Ни в какой ресторан сводить ее я не мог: жить приходилось на одну стипендию и на ту небольшую сумму денег, которую каждый месяц посылала мать. В ожидании перевода, случалось, я несколько дней перебивался на картошке или лапше. Брать взаймы не привык и считал, что жить надо на те средства, которые имеешь.
Лена
— Пойдет!
Я уже хотел откланяться, но она задержала: «Ты где живешь?» Услышав мой ответ, она воскликнула: «А, вот как! Так нам по пути. Подожди пять минут. Вместе и пойдем…».
И пошли. Разговаривали о том — о сем, а в общем-то ни о чем. Я почему-то чувствовал себя скованно. Может, потому, что Лена спросила меня: «Что, кажусь тебе старой? Почему ты мне «выкаешь»?» Я отшутился: воспитание, мол, не позволяет, да и на брудершафт еще не пили. Лена метнула в меня быстрый лукавый взгляд и засмеялась: «У, какой! И слово-то какое знаешь: брудершафт, — с удовольствием повторила она. — Умный, прямо как мой брат. Кстати, ты на него даже внешне похож…».
Ее брат, Александр Васильевич, вел курс древнерусской литературы в местном педагогическом институте. И действительно походил на меня. Или я на него? Субтильный, среднего роста, в очках, чернявый, лицо чуть продолговатое. Но в отличие от меня он слыл занудой. Если начинал что-то рассказывать, то непременно выплескивал на собеседника массу подробностей, малозначительных деталей, к месту и не к месту наизусть цитировал работы каких-то литературоведов, историков или писателей. Тоска!
Но все о нем я узнал потом. А пока что по дороге домой мы говорили с Леной обо всем на свете, и, странное дело, когда я распростился с ней у ее дома, мне захотелось вернуться обратно и поговорить еще. То, что она старше, уже не имело никакого значения.
А потом стало как-то так получаться, что мы оказывались в одних и тех же компаниях, нечаянно встречались на университетских вечерах, концертах в местной филармонии или на выставках в художественном музее. А после одной вечеринки, где я, вопреки обыкновению, все-таки изрядно накачался горячительным, Лена взялась доставить меня на квартиру, которую я снимал. С квартирой мне помогла… Зойка. Оказывается, у Авхачихи во Владивостоке жил какой-то родственник, а его знакомый со всей семьей на целых три года уезжал в Мозамбик. Тогда СССР вовсю помогал Африке, в том числе и специалистами. Знакомый родственника непременно хотел сдать квартиру, как он говорил, «небалованному», скромному человеку, чтобы он жил при той квартирке вроде сторожа. Тут-то Зойка и подсуетилась: «Так там же Пашка Иванов учится! Чем ему в общаге жить, лучше пусть квартиру снимает. А то в общагах одно пьянство да разврат…».
О ком она больше беспокоилась — обо мне или о себе? Наверное, о себе. Ей, скорее всего, не хотелось, чтобы я вел слишком разгульную жизнь и связался, как у нас говорили в поселке, с какой-нибудь чувихой. Зоя все-таки рассчитывала: рано или поздно я ее увижу и пойму, что лучше нее никого нет на свете.
Квартирой я остался доволен. Но в тот вечер где-то обронил ключ и попасть домой не смог, и тогда Лена махнула рукой: «А! Рано или поздно это случится. Уж лучше раньше! Пошли к нам. Брат в мою личную жизнь не вмешивается…».
С женщинами я еще не имел опыта общения. Ну, разве можно считать любовью одну из встреч с Галкой в конце
Я только об одном думал: скорее бы все закончилось, но как только выходил, что называется на финишную прямую, девица или неловко поворачивалась, или громко ойкала, или впивалась ногтями в спину — все отступало, замирало, возбуждение пропадало и приходилось начинать сначала.
А с Леной все произошло иначе. Но, впрочем, я не об этом. С ней было легко и как-то очень просто. Не в том смысле просто, что обходилось без сложностей — нет, их хватало, а в том смысле, что она понимала меня, и я тоже чувствовал ее желания и настроение — порой без всяких слов.
Как только она ввела меня в квартиру, так сразу же громко оповестила:
— Александр Васильевич и Лариса Николаевна, ау! Я не одна — с кавалером. Можем даже чаю попить вместе, если хотите…
— Не хотим, но можем, — отозвался из-за плотно закрытой двери густой красивый баритон. — Лариса, оторвись от своих конспектов!
Дверь комнаты скрипнула, полуотворилась, и в тускло освещенный коридорчик вышел худощавый мужчина в роговых очках с толстыми линзами.
— Привет, — он протянул мне узкую длинную ладонь. — Давно вы, молодой человек, знакомы с Еленой Васильевной? Почему она вас скрывала от нас? А чай вы какой любите — индийский или цейлонский? О, нет! Не разувайтесь! У нас не принято. Ах, да! Вы, наверное, останетесь тут? Тогда — разувайтесь!
— Саша, ты бы хоть спросил, как молодого человека зовут, — подсказала женщина, вышедшая из комнаты следом за ним, и, застенчиво улыбнувшись и поправив растрепанные прядки рыжеватых волос, представилась:
— Лариса, супруга Александра Васильевича…
— Да зачем церемонии разводить? — воскликнул Александр Васильевич. — Ленка ему и так уже рассказала, как нас зовут. Правда? — он подмигнул мне. — А как вас, молодой человек зовут, я, кажется, уже догадался: Павел, так ведь?
Я кивнул. А Лена, насмешливо взглянув на брата, вздохнула:
— Догадливый ты мой, — она хмыкнула. — Рассказывать тебе я могу про одного, а приходить — с другим. Такое тебе в голову не приходило, дорогой?
Александр Васильевич рассмеялся и неловко пожал плечами:
— Лучше помолчу о том, что мне порой приходит в голову, — и, взглянув на Ларису, спросил: — Ты уже закончила свой перевод? Или решила сегодня плюнуть на него?
— Плюнуть! — Лариса вздохнула и поморщилась. — Не знаю, что и делать: текст вроде бы простой и ясный, а начинаешь переводить — без пояснений не обойтись, иначе все становится непонятным.