Яблоневый сад для Белоснежки
Шрифт:
– Даш-ша…
– Да! Что? – повернулась я к нему. – Ты кричал так, как никто на меня никогда не кричал!
– Даш-ша, ты понимаешь, что сделаль один плохой вещь, – перешел он на русский.
– Понимаю, – невозмутимо ответила я. – Но и ты не лучше!
– Извини меня, – без особой искренности извинился он, хоть с трудом сдерживался, чтобы вновь не перейти на повышенные тона.
Я ничего не ответила и снова повернулась к шкафу.
– Даш-ша, слюшай… Ты сделаль плохо. Ты взяль… как это сказать… Ла йаве?
– Ключ, – машинально отозвалась я.
– Да. Ты был в мой кабинет. Ты пошел один туда, – указал он пальцем на потолок. – Что ты там искал?
– Причину моих
– Ничего. Пустой комната, – наморщил он удивленно лоб.
– «Пустой комната»… Почему ты так кричал на меня, если там ничего нет?
Антонио тяжело вздохнул и, почувствовав, что я немного смягчилась, прошел в комнату и сел на диван.
– Даш-ша, там закрытый. Закрытый этаж. Идет ремонт. Я правильно говорю? Закрытый, потому что все плохо, опасно. Понимаешь? Я боюсь, когда ты идешь туда одна.
– И поэтому так кричал на меня?
Снова тяжелый вздох.
– Даш-ша, извини, я не буду так кричать.
Я демонстративно отвернулась, ничего не ответив. «Ремонт», как же… Отмазка, как бы сказала Верка. Из-за простого ремонта не стал бы он так вопить. Он орал, потому что я обнаружила замаскированную старым шкафом дверь. Жаль, так и не узнала, заперта ли она, но теперь Антонио уж точно постарается запереть все хорошенько и спрятать ключи. Не знаю, почему я так стремилась проникнуть наверх, ведь, как говорят здесь же, в Испании, любопытство кошку убило.
– Даш-ша?.. – почти примирительно спросил он меня.
Я вздохнула и стала молча засовывать вещи обратно в шкаф. Представление окончено, но последнее слово останется за мной.
– Я буду спать здесь, на диване.
– Даш-ша, это… как сказать по-русски, глюпост.
– Нет, не глупость, – отрезала я и выжидающе посмотрела на Антонио. Он понял, с тяжелым вздохом поднялся с дивана и вышел.
Две ночи я спала на диване в своей комнате, по собственной инициативе поддерживая состояние «холодной войны», а Антонио, видимо, решил дождаться, когда я «наиграюсь» в обиды, и не предпринимал ничего для того, чтобы в наших отношениях наступила «оттепель». Но к концу второго дня, поняв, что мое упрямство куда сильней его, решился на дипломатические переговоры. Он постучал в мою дверь после того, как я проигнорировала ужин.
– Да? – без особого энтузиазма отозвалась я, не отрываясь от книги, которую читала.
– Можно, Даш-ша? – приоткрыл он дверь.
Я молча кивнула, но головы не подняла, продолжая делать вид, что читаю. Антонио мягко прошел в комнату и присел на диван у меня в ногах.
– Кариньо, давай поговорим, – сказал он на испанском.
– Не хочу. Я занята.
– Кариньо, пять минут. А потом делай что хочешь. Послушай меня…
Я неохотно оторвалась от книги и подняла глаза на мужа. Он сжимал в руках два стакана с соком. И когда заметил, что я смотрю на его руки, протянул мне один стакан.
– Ты не ужиналь, я принес тебе сок, – перешел он на русский.
– В качестве взятки? – усмехнулась я. Но стакан взяла.
– Не понимаю. «Взи-атки» – что это?
– Неважно. Что ты хотел мне сказать?
Антонио помедлил с ответом, неторопливо отпил из своего стакана. В ожидании, когда он заговорит, я опорожнила половину стакана. Сок апельсиновый. Хорошо, не ананасовый, который не люблю.
– Я хочу сказать, что прошу простить меня. Я не буду больше на тебя кричать. Даш-ша, я не хочу этой войны, – почти торжественно произнес он, опять вернувшись к своему языку. – Хочу, чтобы все было, как раньше.
Я помедлила с ответом, молча допила сок, поставила стакан на пол и уже после этого
– Хорошо. Ты не будешь на меня кричать. Обещай мне.
– Обещаю, но ты обещай, что не пойдешь одна наверх, – ввернул вовремя он свое условие. – Там – опасно. Я боюсь за тебя, Даш-ша. Тот этаж нуждается в реконструкции, там стены сломанные и пол очень старый. Поэтому этаж закрыт. Только поэтому, потому что опасно.
– Хорошо, больше не пойду туда, – согласилась я с мужем, делая вид, что верю. Но, в конце концов, у меня нет больше желания отправляться одной наверх. Что бы там ни находилось, мне это больше не интересно. Хватит с меня приключений.
– Спасибо, Даш-ша, – почему-то поблагодарил он меня, и я пожала плечами.
– Кариньо, ты не кушала.
– Не хочу, – уже мирно ответила я.
– Надо.
– Ладно, приму душ, а потом поем. Хорошо?
– Хорошо, – весело ответил Антонио и, потрепав меня ласково по щеке, забрал оба стакана и вышел, предоставляя мне возможность спокойно выкупаться.
Я набрала полную ванну горячей воды, выпустила туда чуть ли не половину флакона геля и с наслаждением погрузилась в душистую пену. На душе было так спокойно и умиротворенно, будто вовсе и не было недавней размолвки с мужем. Мои страхи словно смылись этой ароматной пеной, а душа очистилась от тревог. Вместо этого навалилась такая умиротворенная и приятная усталость, какая бывает после долгой лыжной прогулки по заснеженному лесу. Мои веки сомкнулись как-то сами собой, и, кажется, я погрузилась в легкую дрему, опасную тем, что могла бы заснуть и захлебнуться в воде.
«Не спи!» – неожиданно кто-то произнес по-русски очень отчетливо. Я очнулась от этого голоса, будто от сильного толчка в бок, и заморгала, не понимая, как умудрилась чуть не уснуть и кто все же меня «разбудил». Но никого в ванной, естественно, не было, и я решила, будто сама себе отдала такой приказ не спать, вслух или мысленно – уже неважно. С трудом поднявшись, потому что ватная усталость сковывала движения, я вытащила пробку, выпуская остывшую воду, и включила прохладный душ, чтобы взбодриться. Но усталость не отпускала меня, только теперь ее поначалу мягкие и приятные объятия показались тисками, я слабела в них, мне стало трудней дышать. Испугавшись, я торопливо ополоснулась водой, почти не чувствуя того, что она уже не приятно-прохладная, а холодная. Моя кожа будто потеряла чувствительность. Кое-как выбравшись из ванны, я вытерлась, завязала мокрые волосы полотенцем и подошла к зеркалу, чтобы взять с полки крем. Дотянувшись до баночки, я другой рукой легонько потерла запотевшую поверхность зеркала, когда мое лицо в зеркале стало более или менее четким, я так и замерла с открытой банкой в одной руке, разглядывая свое отражение. Что-то было не так. На первый взгляд вроде все в порядке – мой нос, мои губы, родинка на левой щеке, волосы, завязанные розовым полотенцем. Но вот что-то все же было не то, другое, чужеродное, не мое.
Глаза. У отражения в зеркале – не мои глаза. Один глаз был голубой, как у меня, но другой – светло-карий. Как у кошки, которую я видела здесь пару раз.
– Что… Кто… – только и смогла пробормотать я, опираясь на раковину. Вытянув руку, я коснулась пальцами зеркальной поверхности, оказавшейся вдруг пронзительно-холодной, и принялась с какой-то истеричной одержимостью протирать зеркало от остатков пара. Моя шея, мои острые ключицы, обнаженная грудь – тоже моя. Глаза – не мои. И в них не было испуга и паники, которые должны были бы сейчас отражать мои глаза. Я из зеркала смотрела на себя спокойно, будто это не я, а кто-то другой наблюдал за мной сейчас по ту сторону стекла.