Яд для Наполеона
Шрифт:
Музыкант, как ни в чем ни бывало, опустил скрипку и смычком почесывал подбородок.
— Убирайтесь на улицу! Мне в таверне кровь не нужна, вам здесь не скотобойня! — прорычал хозяин, указывая рукой на дверь.
Проводив взглядом молча покинувших заведения и явно лишившихся прежнего пыла игроков, хозяин вернулся к своим обычным занятиям. Скрипач снова взялся за скрипку, и в таверне восстановилась все та же атмосфера бесшабашной гулянки, что и пару минут назад.
— Вот-вот, сударь, именно поэтому здесь безопасно, — пояснил старый пьяница, обращаясь к Огюсту, и опорожнил стакан, другую руку опустив ниже талии своей барышни. — Эх, хорошая это штука — храбрость!
Глаза у Теодора были маленькие, водянистые, серо-голубые, лицо, обрамленное длинными, почти до подбородка белыми бакенбардами — воспаленное, багрово-красное, редкие седые волосы всклокочены. На нем был все тот же — возможно, только еще более грязный сюртук и та же сорочка с жабо и тонкими кружевными манжетами, что и накануне ночью, когда его увели отсюда Сохо и Гран-Перл.
— Почему вы так говорите? — спросил Жюльен.
— Как я говорю? — переспросил Теодор.
— Почему вы говорите, что надо заставить себя уважать?
— П-п-потому что, в противном случае, что остается? Если нас не у-ув-важают и о-о-отнимают самое дорогое, что о-о-остается? М-м-месть? А если мы т-т-трусливы, к-кто отомстит за нас? — И, наклонясь к ним, громко прошептал: — Если б я б-б-был с-с-способен отомстить за с-с-себя… Если б м-м-мог лишить жизни т-т-тех, к-к-кто в-в-вино-вен в моих н-н-несчастьях… Если б имел с-с-сме-лость вос-с-становить с-с-справедливость… О, т-т-тогда… т-т-тогда…
— Что тогда? — спросил Жюльен.
— Т-т-тогда бы они д-д-дрожали… А я бы обрел душевный покой! — выпалил Теодор и, плотно сжав зубы, потряс в воздухе кулаком.
Меднокожая девица начала проявлять признаки недовольства и попыталась высвободиться из обхватывавшей ее руки. Жюльен допил свой бренди и поставил стакан на стойку.
— И чего вы не пожалели бы за то, чтобы обрести желанный покой? — поинтересовался Жюльен.
— Да я бы отдал что угодно! — воскликнул Теодор.
— Ну что ж, почему бы не попробовать? Может, у нас получится, мсье, — предложил Жюльен столь неожиданно, что Огюст поперхнулся. — Давайте определим: что вы дадите, чтобы отомстить вашим врагам и при этом, разумеется, не запятнать ни каплей крови кружева на вашей одежде?
Огюст переводил изумленный взгляд то на одного, то на другого. Старик, расплатившись пригоршней монет, отпустил на волю дамочку, которая тут же испарилась, и придвинулся почти вплотную к новым знакомым.
Раньше Огюст не мог себе представить, что станет свидетелем подобного разговора, к тому же в Новом Орлеане, да еще, кроме всего прочего, между старым пьяницей, которого в блестящем Париже сочли бы босяком, и его новым другом — юношей, несомненно, привлекательным и необычным, теперь назвавшим себя Жюльеном Ласаллем. Однако благодаря алкоголю все происходящее воспринималось совершенно естественно, и Огюста не столько удивил характер беседы, сколько стремительность, с какой в Новом свете заключались сделки. Будто и вправду время — деньги, а первая из Десяти заповедей посвящена тому, как их делать.
Огюсту, который какое-то время не следил за ходом беседы, послышалось, что его друг задает ему какой-то вопрос.
— Да? — встрепенулся он.
— Я спрашиваю: умеешь ли ты готовить?..
— Готовить? Гм… Еще бы! У всех, кому довелось отведать
— Видите, я прав, — улыбаясь Теодору, сказал Жюльен.
— Позволю тебе напомнить, — с некоторым смущением промолвил Огюст, — что нам следует сосредоточить усилия на поисках твоей матери.
— Моя мать умерла, — произнес Жюльен почти шепотом.
Старик дрожащей рукой поднял бокал.
— Итак, за свою работу я получаю дом! — потребовал Жюльен.
— 3-з-заметано, — согласился Теодор.
Сахарная плантация Теодора, «Карно плантейшн», лежала в низовьях Миссисипи, всего в двух часах езды дилижансом от Нового Орлеана и занимала площадь около ста двадцати акров. Дом землевладельца окружали старые деревья с поросшими мхом стволами. К нему вела тенистая аллея, по обочинам которой с каждой стороны стояли в ряд четырнадцать кряжистых дубов. Жюльен пересчитал их в ожидании, когда завершится первая часть торжественного обеда.
Внешне дом не выглядел роскошным. По словам Теодора, который успел на протяжении нескольких дней, предшествовавших застолью, рассказать историю своей жизни, это был первый и самый скромный дом, построенный им по прибытии в Соединенные Штаты.
Здание представляло собой типичную усадьбу креольского плантатора во французском колониальном стиле. Оштукатуренную кладку из сомнительного качества местного кирпича усиливали мощные балки из кипариса. В целом же конструкция отличалась предельной простотой. Из-за частых наводнений и для лучшего продувания бризом жилой этаж был возведен на трехметровых кирпичных опорах. Нижний использовался только для хозяйственных нужд. Над двухскатной деревянной крышей, между двумя мансардными окнами, по центру дома высилась каминная труба. К обставленной плетеными креслами веранде парадного входа, посреди фасада, поднимались две наружные лестницы, над которыми располагалась галерея с красивыми перилами и деревянными колоннами.
По ней-то и прохаживался какое-то время Жюльен, а когда решил, что пора, быстро вошел в гостиную.
Просторный салон был овальной формы, его украшала лепнина, образовывавшая на потолке затейливый рельефный узор в виде переплетающихся ветвей виноградной лозы. На дальних стенах висели друг против друга портреты хозяина и хозяйки дома, на двух других было по два высоких окна с пышными портьерами из зеленого муара. Пол устилал мягкий ковер с ярким причудливым орнаментом. С потолка свисала тяжелая бронзовая люстра. Сервировка внушительных размеров прямоугольного стола отличалась исключительной изысканностью: в хрустальных канделябрах горели свечи, благородно поблескивали серебряные куверты и посуда севрского фарфора.
Мирно беседуя, сотрапезники воздавали должное первому блюду. Застолье возглавлял хозяин дома — шестидесятилетний мужчина с редкой растительностью на голове, полуседой бородой и двойным подбородком. Рядом с ним сидела молодая женщина необыкновенной красоты — с бархатистой кожей, бездонными глазами и густыми волосами цвета воронова крыла, собранными в высокую прическу. Даме, которой хозяин то и дело нежно поглаживал ручку, еще не было и тридцати. Она поражала естественной элегантностью и единственная из всех присутствующих за столом умела беззвучно смеяться. По боковым сторонам стола сидели две четы — взрослые сыновья хозяина, столь похожие на отца, что никто не осмелился бы усомниться в их родстве, и их супруги, женщины ничем не выдающейся внешности, лет тридцати-сорока. Красота молодой хозяйки дома — холодная, как и подобает истинной красоте, на фоне остальных женщин выглядела особенно эффектно.