Ядерные ангелы
Шрифт:
Я наугад взял первую попавшуюся книгу. На обложке было написано «Осознание». Авторы – Левицкий и Бобл. Я хотел как-то прочесть этот роман, даже купил его, приметив на раскладке уличного торговца, но потом в своем клубе «Хозяин Зоны» отвлекся на двух симпатичных цыпочек, и книжку у меня увели. И вот теперь…
Совпадение, а, Край?
Откуда странный благодетель знает, что именно эта книга мне была нужна, чтобы скоротать вечерок? Он что, читает мои мысли? Если так, ему пора незаметно втащить в камеру холодильник и душевую кабинку. Я завертел головой, с ужасом ожидая, что вот-вот сами собой появятся хотя бы морозильная камера и упаковка влажных салфеток.
Ни того, ни другого.
И вот что еще странно – тихо тут очень. Источник всех звуков – я. Если замереть и прислушаться, слышно только мое дыхание. И стук сердца. И в животе бурчит от голода. В любом помещении, даже самом безлюдном и пустом, все равно что-то постоянно звучит: щелкают стрелки дешевых китайских часов, давно вросшее в стены эхо напоминает о себе вновь и вновь, вибрации от слишком сильно захлопнутой двери лет десять назад все еще здесь, шелестят тараканьи лапки… Да мало ли!
А тут, в камере, – выхолощенная тишина.
Такое впечатление, что не было тут никогда стрелок, эха и вибраций, и все насекомые мира обходили эту камеру десятой дорогой. И само это место настолько чуждо человеческой природе, что тяжело представить что-то более несовместимое со мной, с вами, с кем-либо еще.
Куда же я попал, а?
И как мне отсюда выбраться?
Подойдя к решетке, я прижался к ней лицом, пытаясь высмотреть хоть что-то в темном, словно тыл афроамериканца, коридоре.
– Эй, есть тут кто?!
Мне показалось, или густой чернильный мрак снаружи стал еще темнее? Он потянулся ко мне, схватил за затылок, вжал щеками и лбом в прутья так, что я взвыл от боли. Рванувшись, я отпрянул от решетки. Что это было?! Я стоял и вглядывался в темноту коридора.
Меня всего трясло.
Вот только выказывать страх Максимка Краевой не обучен. Опасаться можно. Можно даже бояться до полуобморочного состояния. В жизни ведь всякое случается. Одного нельзя: показать, что испугался, что потекло по ногам и сзади потяжелело, что ноги дрожат и слова без заикания не выдавишь из пересохшей глотки. Опасайся, осторожничай – и улыбайся как ни в чем не бывало. Бойся, умирай от ужаса – и смейся, хохочи.
Нервное «хи-хи» едва не сорвалось с моих губ.
Сдержался.
– Эй! – вновь крикнул я, шагнув к решетке. Теперь я благоразумно ее не касался. – А пожрать в этой богадельне дают вообще?! Первое, второе и компот будут?!
Тишина в ответ.
А чего я, собственно, ждал? Горничную с подносом?
Если не знаешь, что делать, делай хоть что-нибудь. В данный момент я решил завалиться на комфортабельные нары и полистать книжку. Вдруг между страниц спрятана зубочистка, которой я всего-то за пару тысяч лет смогу проковырять тайный лаз отсюда? Я повернулся к двухэтажной мебели – да так и застыл. Прямо на моем одеяле стоял поднос, на котором дымились две тарелки. Рядом с ними скромно возвышался граненый стакан, наполненный чем-то, по виду очень похожим на варево из сухофруктов.
Ноги отказывались шевелиться, вросли в доски пола. Я опустил глаза, всерьез ожидая увидеть, что мои ботинки пустили корни. Я уже понял, что здесь возможно всякое.
Не заметив ничего такого, я заставил себя сделать шаг, потом еще. В ступни будто залили свинца. Ну же, родные, шевелитесь! Еще шаг. И вот я рядом с кроватью.
Я плюхнулся на нее, задницей примяв одеяло и едва не перевернув поднос. Это было бы трагедией, ибо жрать мне хотелось неимоверно. Радиоактивного слона съел бы. Ни маковой росинки во рту вот уже пару суток. В последний раз я перекусил еще в Вавилоне. Все как-то не до того было. То подземелья Парадиза, то покушение на Президента, а потом нельзя было высовываться лишний раз, ведь меня и Рыбачку наверняка разыскивали…
Когда спасаешь мир, о мелочах думать некогда.
– Спасибо! – фальцетом выдавил из себя я и скривил лицо в жалком подобии искренней и, конечно же, бесстрашной улыбки.
Зачем? А вдруг меня снимает скрытая камера? Очень-очень скрытая, ведь я ничего такого не обнаружил при осмотре помещения. Лицо или гордость, как вам больше нравится, – единственное, что у меня есть. И мне очень хочется сохранить свое имущество. Хотя это и нелегко в том наряде, который на мне. Галстук в горошек, оранжевый пиджачок и лиловые брюки клеш сами по себе нелепы, а уж если они порваны, заляпаны грязью и кровью, то…
Пальцы заметно дрожали, – ничего не мог поделать – когда я взял с подноса ложку, обычную такую, алюминиевую, и, затравленно глядя то на решетку, то на окно со шторкой, черпнул из глубокой тарелки. Я даже умудрился ничего не расплескать, пока подносил полную ложку ко рту. Суп. Куриный, с вермишелью. Вполне на вкус. И специи, и вообще. Соли можно бы чуть больше, но вполне.
Я принялся есть, с удовольствием ощущая, как с каждой проглоченной ложкой супа настроение мое улучшается, неуверенность отступает, страх уходит…
А что, если еда отравлена?
Я замер, обдумывая эту мысль и чувствуя, как жидкая пища в желудке превращается в расплав чугуна. И ладно бы отравлена, подумаешь. Другое дело, если ее готовил такой же повар, как моя супруга. В радиусе километра от ее кухни в жутких корчах издохли все крысы и тараканы. Ее стряпня все равно что бесплатная путевка по кругам ада.
Поперхнувшись, я закашлялся, извиваясь в попытке постучать самому себе кулаком по спине.
А потом придвинул поближе тарелку с гречневой кашей и тушеным мясом.
Если что, передайте Милене, моей бывшей жене, что я до сих пор ее…
Нет, ничего не передавайте.
Увидеть спину шефа, только-только очнувшись после конкретной передряги, – это либо знак свыше, либо происки дьявола, третьего не дано. И потому нельзя позволить главврачу – он зачем-то вцепился в запястье Заура – выпроводить Алекса Пападакиса за дверь. Начальство не любит, когда с ним обращаются подобным образом, – принимает это слишком близко к сердцу и потом отыгрывается на подчиненных.