Яга Абыда
Шрифт:
А девочка-то оживала на глазах: заиграл румянец – земляничный, рубиновый, как будто только с мороза вошла, – засияли глаза, и орешник налился золотистой коричневой глубиной. Даже волосы, безжизненные косички, встопорщились, словно только что проскакала верхом всю дорогу от Яблоневой Рощи.
Ярина оглядывалась, вертела головой. Абыда хмыкнула про себя: видели мы это, много раз видели, как новенькие оглядываются. Тут и связки из волчьего волоса, тут и сухие цветы, и яблоня вплелась в брёвна, вьётся живым узором до самого потолка. Тут и зеркало, едва поблёскивает под каразеей. Яга бы и рада плотней укрыть, но сильное
Ярина тем временем углядела, конечно, зеркало. Какая маленькая – а уже увидела проблески колдовства. Если голова светлая, если слово держать умеет, если нитку схватит – далеко пойдёт.
Пробежала глазами по связкам белушек, по сухим радужным перьям Сирин в горшке, по костяной скрипке, по череде снежных шаров, в которых, чувствуя позднюю осень, клубился тугой туман. Глаза любопытные, искорки прыгают, руки тянутся, вопросы на языке поспевают, как груши на пороге осени. Знаем, знаем, уж сколько раз видели такое… Почему же только позже, к юности, глаза гаснут?
Билась Абыда над этим, размышляла, что случается, в какой миг гаснет огонь внутри. Так и не поняла ничего, одно что самой скоро за третью сотню перевалит.
А может, и нет.
Опять метнулась взглядом к воде, всмотрелась через плечо в крынку. Глядела ведь сегодня, куда ещё, дважды ни на что не гадают, дважды вопрос задавать – только ответ портить. И всё-таки посмотрела. Холодная, тихая вода, хоть Лес уже весь проснулся, всеми ветвями потянулся в последний погожий день к скупому кленовому солнцу. Птенцы Гамаюна затянули тонкими голосами свою песнь, птица-мать изредка, звучно направляла: вот так. Вот так пойте, чтоб у того, кто вас услышит, самое светлое поднималось в душе, самое дорогое.
Ярина, замерев, заслушалась. Спросила шёпотом:
– Это что?
А потом затрясся пол, попрыгала с полок посуда – сверкнул за окном Утро Ясное. Ярина вскочила с печки, вцепилась в ухват.
– Ты чего это? – остолбенела Абыда.
– А чего он… опять драться будет! – сердито крикнула Ярина.
– Кто будет? Лес с тобой, никто тебя тут не обидит, если сама руку не поднимешь.
– А что тогда пол трясётся? Это он, он так приходит. Я знаю!
– Кто он-то, глазастая?
– Не помню…
Спросить спросила, а сама прежде ответа поняла: кто-то крепко напугал Ярину в прошлой жизни, так крепко, что имя ушло, а страх остался. Ничего. Память у человека – гибкая, слабая, как осенняя ящерка. Побродит Ярина по лесным тропам, искупается в озере под дождём, с воршудами 11 познакомится – всё забудет.
– А это кто тогда? – настороженно спросила она, смаргивая слёзы; ухват так и не выпустила.
– Это Утро моё Ясное, – ответила Абыда. – Он тут, у избы, скачет, чтобы нам светлей было. Скоро уж День Красный побежит, а ты зарёванная, неумытая. Так и всю жизнь просидишь-проболтаешь.
11
Воршуд (удм.) – 1. семейно-родовое божество; 2. объединение кровных родственников, родовая территория; здесь – населённый пункт, в котором живут представители одного рода.
– Кто он? – настойчиво повторила Ярина. – Утро Ясное?
– Утро – мирный молодец, справный, весь Лес будит. День – верный, ровный, греет всё кругом. А Ночи на глаза не попадайся до поры до времени. Он по двору не скачет – там, за оградой тихонечко пролетает. Вчера проехал – ты и не заметила. Ну? Не боишься больше?
– Боюсь. Больно бьёт, – вздохнула Ярина. – Вот если б ты рассказала, что за чёрточки на одеяле… Как они ночью горели! Я бы себе такие же сделала. Чтобы, если кто подойдёт…
Абыда глянула на покрывало, провела пальцем по узловатому вышитому знаку.
– Никто тебя тут не обидит, если меня будешь слушать. Я тут главная. Я, Яга Абыда.
Ярина кивнула, хоть и не поняла ничего – это Яга легко по лицу прочла. Настойчиво повторила:
– А про чёрточки расскажи.
– Расскажу, глазастая.
– Сейчас?
– Да погоди немного, дай хоть чаю попить. Или ты и есть не хочешь? Сушки у меня заварные, вчера поставила. Хлеб с орехами. Неужто не попробуешь даже?
Ярина глянула за спину Абыды и охнула: чёрный стол накрыла красная скатерть, выстроились крутобокие чашки, на полотенце засветился свежий, хрустящий каравай.
– Нигде больше такой не испечь, только тут, на перекрёстке, – сказала Абыда. Подвинула лавку, велела: – Садись. Поешь. А там, может, и расскажу тебе про чёрточки.
Ярина принялась за хлеб – ни крошки не уронила, ни слова не проронила. Молчаливая. Угрюмая? Сердитая? Испуганная? Кто её пока разберёт. А всё же обидно будет, если нить не подхватит, если окажется, что всего лишь девчонка это, всего лишь случайность, что в день смерти Марийки явилась Ярина в лес.
Глава 2. Нитка
Открыла глаза – перед самым лицом мутные цветные стёкла. Подняла руку – на ладонь прыгнуло изумрудное пятно, за ним рябиновое, за ним солнечное. А затем – всё стихло.
Ярина приникла лицом к слюдяному окошку. Зацепилась волосами за деревянные узоры по краю, мотнула головой, дёрнулась и, оставив клок на осиновой волчьей гриве, вгляделась в то, что творилось во дворе.
Клубилось небо. Ни следа не осталось от вчерашнего пасмурного жемчуга: тучи ворочались зелёные, грузные, с болотными оторочками. К ограде, заперев горизонт, схороводились ёлки. Ниже ёлок жались светлые берёзы – кроны их отдавали свежей, дымной зеленью.
И много-много домов было рассыпано по опушке, мелких избушек, будто игрушечных. От каждой тянулась белая нить: от конька, от крыльца, из окон. Нити уходили вверх, дрожали, натягивались туже, туже… И кончались на пальцах Абыды – узких, увенчанных белыми ногтями. Яга занимала половину двора, поднималась выше молодых берёз, выше елей. Пышные рукава запросто бы вместили по четыре лебедя, а на шее висел деревянный оберег с половину печи.
Заскрипели половицы; Ярина оглянулась, но в избе было мрачно и пусто. Домовой, вспомнила она и вздрогнула. Посыпались монеты. Ярина вскочила с лавки и, озираясь, шмыгнула к дверям. Щеколда со свистом потянулась, осыпая ржавые хлопья. Закрылась. Всхлипнула створка.