Яга Абыда
Шрифт:
Ярина прижалась к стене, чувствуя, как от брёвен расходится влажный холод. В ноздри забился запах мха, земли. Сладковатой плесени, опилок…
Мусорные баки так пахли, когда они прятались там с тем мальчиком. Он тоже хотел убежать. Он не мог бежать, задыхался, толкал её в спину: не жди меня, беги, беги давай, глупая!
Теперь бежать было некуда. За окном тянула белые нити огромная Абыда. Дверь затихла – дубовая, крепкая, не пробьёшься. Не сбежать.
Со двора донёсся тягучий звук. По полу поползла тень. Ярина оцепенело ждала, когда тёмное пятно доберётся до неё. Тьма коснулась
Ярина закричала, но голос пропал. Забилась, стряхнула с себя тёмный вихрь. Он клочьями поплыл по воздуху, на лету обращаясь в клочья гари, в пыльные скорлупки. Ярина вскочила на лавку. Со всей избы, изо всех углов надвигалась мгла, и только из окна лился свет и странная песня. Голос влёк и пугал, подрагивало что-то внутри. Ярина прижала ладони к слюдяным квадратам, впитывая слабое тепло, зажмурилась и почувствовала, как её вновь настигает тёмный вихрь. Тогда она распахнула глаза, изо всех сил вглядываясь за окно, в Абыду в бело-красном платье с чёрными узорами по рукам, в седые волосы, в медное солнце, стоящее над головой, в белые нити…
В домах, к которым вели нити, одна за другой вспыхивали лучины. Тени уходили от околиц, распускались крохотные цветы. Чем свободнее, чем светлее становились дворы, тем дальше отступали от забора ёлки. С криком вырвалось в небо вороньё, одна из нитей дрогнула и лопнула с холодным железным звоном. Ярина рванулась, словно хотела подхватить, но только ударилась пальцами о слюду. Нить упала в траву. Мгла подобралась, лизнула пятки умильным волком.
Ярина зажмурилась, представив, что слюдяного оконца нет. Что протянет руку – и схватит белую нитку, дёрнет, и Абыда поймёт, что она одна в избе, и тьма налетает, тянет щупальца… И потеплеет вокруг, иней уйдёт со стен, и лютая зима отпустит горло.
Выбросила руку вперёд, отчаянно, с криком, схватила белую нитку, ладонь примёрзла к ней – не оторвать. Обожгло лиловым огнём, тряхнуло, завертело, как сухой лист в урагане, ударило осколком слюды, посыпалось на голову слюдяной крошкой, землёй, пеплом…
И всё стихло. Простёрся вокруг солнечный луг, цветы и камни.
Длилось это всего мгновение – Ярина не успела ни отогреться, ни отдышаться. Мелькнуло – и пропало. А в следующий миг тепло стало спине и ногам, тяжёлое одеяло легло на грудь, и снова сомкнулась мгла, но не та, ледяная, а уютная, с потрескиванием огня, со стуком сухого дерева, с голосом, говорившим на чужом языке, но почти понятном. Ещё чуть-чуть, и ухватит, и поймёт…
И вправду, поняла. И как только поняла – различила в слабом затеплившемся свете склонившуюся над ней Абыду.
– Значит, не зря сюда попала. Значит, и правда есть в тебе сила. Раз смогла вырвать себе ниточку, раз явилась ко мне, значит, Лесу угодно, чтобы стала моей ученицей.
Ярина приподнялась на локте, и вдруг оказалось, что на дворе день, что она спит на печи, а Яга листает у стола тяжёлую книгу.
– Мне… сон снился, – прошептала Ярина, сглатывая. В горле пересохло, и губы потрескались, будто не пила три дня. – Странный.
– Здесь другие не снятся, – не поднимая головы, ответила Абыда.
– Там избы были во дворе… и нити… и…
– Снов своих никогда
Ярина, дрожа, откинула одеяло. Умылась, согрелась, набрала в пригоршню солнца – словно лучистых гербер, тёплых хризантем. А сон всё не отступал. Нет-нет, и пробивалась сквозь туман памяти налетавшая мгла.
– Сон это был, сон, – проворчала Абыда, вынося на крыльцо вёдра. – Нечего копаться-разводить.
– Сон, – послушно повторила Ярина. Сказала – и поверила. Только много лет спустя узнала, что не сон это был и не явь, а видение, что определяет наперёд целую жизнь.
***
Под вечер Абыда достала лесенку, прислонила к стене у полатей, вскарабкалась на самый верх. Принялась перебирать склянки – звонкие, тренькавшие, как пичужки, на разные голоса.
– Что ищешь? – окликнула снизу Яринка, разбиравшая на полу горошины, птичьи перья да сухие лепестки.
– Чего ищу, того тебе не полагается, – пробормотала Абыда. Ярина присмирела: поняла уже, что, пока Абыда говорит таким голосом, выспрашивать – себе дороже. С самого полудня Яга хлопотала, сама не своя: роняла, проливала, печь перетопила до душного жара; подгорела плошня 12 .
На душе было муторно, зябко. Абыда тревожилась – тревожился с нею весь лес. Гудела, тряся ветвями, ива, суетились пташки, примолкли надоедливые русалки. Ярина поскорей разобралась с лепестками и выбралась на двор, успев заметить, как Абыда сняла с верхних полок завёрнутые в тряпьё чашки. Ярина помнила их – сквозь сон видела, как Яга перемывает чашечки в огромной лохани, замачивает с корой крушины, с хвойным наговором, прогонявшим и тлен, и хворь.
12
Плошня – грибное, запечённое с картофелем блюдо удмуртской кухни.
Пока Абыда гремела чашками – то ли расставляла на столе, то ли складывала, – Яринка спряталась за поленницей. Прикорнула на мелких полешках – тепло, сладко, только ломкий цикорий впивался в локти. Во сне он обратился в лучины камышей на чёрной реке – камыши шуршали, царапали, будто хотели насквозь прожечь остриями. А когда открыла глаза, оказалось, первые звёзды высыпали на осеннем небе и трава поднялась вечерним дозором, вскинула к тучам бусины усталого травяного пота. Тоненько, тихо-тихо звенел на краю мира кузнечик.
– Эй? – испуганно, хрипло со сна позвала Ярина. Сколько же прошло времени? И никто не окликнул, не потревожил…
– Тихо, тихо. Не шурши, егоза, – услышала она над ухом. Обернулась и обомлела: Абыда в белом платье в пол, с соломенным венком, со стеклянными глазами стояла за поленницей, глядя в небо. – Смотри лучше.
Тяжёлая, мозолистая рука легла на плечо. Ярина тихонько вздохнула, чувствуя, как едко закололо под кожей, как потекла по телу, бодря, чужая сила.
Впереди, там, где лесные деревья сходились в единое полотно, качнулась ель, и вспорхнули большие птицы. Не долетев до поляны, едва миновав Яблоневую Рощу, растворились в мутном закатном воздухе. Запахло ландышем и подснежником – так, словно на дворе стояла весна.