Якорь в сердце
Шрифт:
— Городской думный от социал-демократов Аугуст Юрьев Берце, вы арестованы! — И Давус привычным движением замкнул кандалы на руках Аугуста. — Обыскать квартиру!
Вскоре все тут было перевернуто вверх дном, вещи раскиданы, книги порваны. И все-таки Анна чувствовала, что обыск производят формально. Полицейские были рады, что застали свою жертву дома, и в общем-то не стараются обнаружить что-либо еще.
И вот настало время расстаться. Лишь теперь Анна по-настоящему поняла, что сейчас, сию минуту полицейские уведут мужа. Быть может, на смерть, и уж во всяком случае — в тюрьму, и она долго его не увидит. Шуцманы обступили арестованного тесным кольцом. Наверно, не хотели подпустить к нему жену. Но Анна стояла недвижно, будучи не в силах выказывать свои чувства при этих мерзавцах. Лишь глаза ее медленно наполнились слезами, когда она услышала прощальные слова Аугуста:
— Теперь держись ты, Анна, я-то выдержу. Главное — сбереги нашего сына.
Анна не ответила. Лишь молча кивнула головой. Так она и стояла, обратив лицо к мужу, пока на темной лестнице не исчезла из виду спина последнего полицейского. Затем тихо притворила дверь, села к столу, за которым они только что работали вдвоем с Аугустом, и дала волю слезам…
Теперь, спустя месяц после ареста мужа, Роберта и многих других товарищей, Анна сама уж не смогла бы сказать, откуда у нее тогда взялись силы перетаскать в бельевых корзинах и молочных бидонах воззвания, шрифты и прочую типографскую оснастку в новое подпольное помещение. После той «Варфоломеевской ночи» она была словно в тумане, ничего не видела вокруг. Где муж? Что с ним? Может, его и в живых-то больше нет, замучен на допросах и сейчас истекает кровью где-нибудь в полицейском застенке?.. Затем дошла весть о том, что все арестованные заключены в тюрьму с довольно сносным режимом, и жестокая боль стала понемногу притупляться. Рану на сердце врачевали теплые ручонки сына и работа. Теперь ее было невпроворот. Германия кайзера Вильгельма, словно источенное жуком строение, поминутно грозила обрушиться, но оккупанты, подобно раненому хищнику, в своей предсмертной агонии были вдвойне жестоки и опасны. Они стремились увлечь за собой в пропасть как можно больше жертв и потому еженощно устраивали массовые аресты и облавы.
В тот день типография «Спартак» печатала воззвания на немецком языке. Под вечер явится связной, уложит листовки в свою сумку и потом распространит в воинских частях. А заведующий нелегальной типографией Янис Шильф-Яунзем приступит к выполнению еще более важного задания: было решено организовать крупную стачку и демонстрацию безработных.
Когда раздался стук в дверь, Янис, сочинявший текст воззвания, недовольно нахмурился. Правда, это был их условный стук, — значит, кто-то из своих, но сегодня любой посетитель был бы некстати.
— Анна, будь добра, выйди, посмотри, кто там. Если ничего важного, извинись и не приглашай войти.
В спорах и дискуссиях Янис всегда высказывался очень резко, иной раз даже наносил обиду своим единомышленникам, но зато в повседневной работе никогда не повышал голоса. Даже самые категорические распоряжения отдавал негромко — в форме просьбы.
На лестничной площадке стоял связной. Он дышал тяжело, как после отчаянного бега.
— Скорей! — выпалил он. — Давайте мне готовые листовки! Набор уничтожьте и спасайтесь сами!
— Нельзя ли узнать, что стряслось? — Взволнованный шепот заставил Яниса выйти в коридор.
— Жандармы и полицейские окружили весь район между Ревельской, Александровской, Рыцарской и Суворова, — сообщил связной. — Я с трудом пробрался сюда, но так и не узнал, что они ищут. По всему видать, хотят перетрясти каждый дом, каждую квартиру.
— Благодарю за предупреждение, — Янис слегка поклонился. — Попытаемся не попасть к ним в лапы.
Не спеша помог связному спрятать воззвания и проводил его до двери. Набил трубку сухой ромашкой, закурил, сел у окна и задумался.
Анна отнеслась к сообщению связного не так спокойно. Как всегда в минуту опасности, первым делом она взяла на руки сынишку. Крепко прижав спящего ребенка к груди, Анна нервно ходила по комнате. В голове вертелась карусель мыслей, но ни одной не удавалось додумать до конца, и положение казалось безвыходным. Надо спасаться самим — это ясно. Но и не менее важно спасти шрифты. Когда-то ей удалось выкрасть набор из охраняемой шпиками квартиры на Александровской улице; Янису теперь этого не сделать — его схватят, шрифт конфискуют, а тогда… Значит, она. Чудно получается: жизнь время от времени ставит перед ней одну и ту же задачу… Но на сей раз она была сложней, поскольку вынести такую тяжесть ей было не под силу… А как быть с сыном? Ребенка она даже на несколько часов не оставит одного. Стало быть, его надо взять с собой. Но каким образом вынести отсюда и его и типографское оборудование?
Теперь ум Анны работал лишь в одном направлении. Само собой понятно, что мать с ребенком не вызовет таких подозрений, как одиноко идущая женщина, сгибающаяся под тяжестью ноши. Значит, шрифт надо завернуть в узел с пеленками, одеяльцем и прочими детскими вещами и сделать вид, будто он вовсе не тяжел.
— Послушай, Янис, квартира должна быть чиста, — незаметно для себя самой Анна повторила излюбленное выражение мужа. — Быть может, я смогла бы вытащить отсюда шрифт и бумагу? С ребенком на руках это ведь риск не большой. Что ты на это скажешь?
— Да приблизительно то же самое… но прихожу к заключению, что мы не имеем права ставить на карту здоровье ребенка, а может, и жизнь.
— Я все это понимаю и без тебя! — вспылила Анна. — Но мы не имеем права оставить тут шрифты, сам ведь прекрасно понимаешь! А за меня не волнуйся — я не попадусь. Только не знаю, как мне удастся донести такую тяжесть.
— Донести… А зачем же нести? Ведь у нас есть санки. Погрузим на них шрифт и бумагу, накроем одеялом…
— А сверху посадим мальчика, — уже из кухни докончила его мысль Анна, достававшая из чулана санки.
К счастью, булыжную мостовую покрывал довольно толстый слой снега. Уложить шрифты, бумагу и замаскировать поклажу клетчатым одеялком было делом десяти минут. Но сынишка на этот раз ни в какую не желал сидеть спокойно. Он то и дело слезал, хватался за юбку матери и просился на руки. Волей-неволей пришлось его привязать. В последний момент, когда неподалеку уже раздавались шаги немецкого патруля, возникло еще одно препятствие: Анна, как ни тужилась, была не в силах сдвинуть сани с места. Пришлось впрячься и Янису. Сделав несколько шагов, он отпустил веревку и отошел в сторону.
— Дотянешь?
— Дотяну! — беспечно отозвалась Анна.
— Только смотри не останавливайся! — предостерег Янис. — Не то опять застрянешь.
С этими словами он юркнул под арку ворот, потому что еще не успел уничтожить кое-какие документы.
Вскоре Анна заметила: чем быстрее везешь санки, тем они кажутся легче. И она прибавила шагу, почти бегом пошла вверх по Ревельской. Зато сыну этот темп пришелся не по душе. То ли его слишком туго привязала, то ли причиняла беспокойство тряска, и он, не переставая, верещал, но Анна не решалась остановиться. Она чувствовала, что после этого не сможет продолжать свой путь, тонкая веревка больно резала плечи. Еще большей болью отдавался в ее сердце плач малыша.