Яков. Воспоминания
Шрифт:
Она была вся в черном. Заплаканная, сутулая, состарившаяся раньше времени. Я сочувствовал ей всей душой. Месяц назад она потеряла мужа, а теперь убили дочь. С фотографии на комоде на меня смотрела улыбающаяся большеглазая Олимпиада. Даже представить страшно, что чувствовала сейчас эта женщина, ее мать.
И все же я обязан был поговорить с ней. У нее могли быть сведения, необходимые мне для поимки убийцы ее дочери.
— Сочувствую Вашему горю, понимаю, как Вам сейчас тяжело. Но время не ждет. Я должен
— Да, я понимаю, — она изо всех сил сдерживает слезы, готовые хлынуть в любую минуту.
Не стоит медлить. Чем скорее я спрошу обо всем, тем скорее я оставлю в покое эту несчастную женщину:
— Вы не вспомните, с кем Ваша дочь встречалась в последнее время?
— С подругами. С кем еще встречаться-то?
— Ну, может быть, новый друг объявился?
— Друг? — удивилась она. — Какой друг?
— Но кто-то же надоумил ее заняться этой черной магией. Не могла же она сама до этого додуматься!
— Не было у нее никаких друзей! Она и с девочками из класса-то совсем недавно сошлась.
— А откуда же у нее тогда эта книга появилась?
Курехина изумленно рассматривала поданную мною книгу. Даже плакать перестала на время.
— Ума не приложу. Первый раз вижу.
— А Олимпиада не получала в последнее время каких-нибудь подарков?
— Какие подарки, от кого?
— Ну, какую-нибудь вещицу, статуэтку, украшение…
— Нет! Нет, что Вы!
Нашу беседу прервал вошедший городовой. Курехина вскинулась ему навстречу:
— Вы уже… обыскали комнату дочери?
Городовому, это видно, тоже ее жалко. Кивнул ей сочувственно. И покачал головой в мою сторону. Да, обыскали. Нет, ничего не нашли. Плохо. И тут нет зацепок.
Я снова обратился к Курехиной:
— Я должен Вам задать этот вопрос. Почему Ваш муж покончил с собой?
Слезы победили ее, как ни старалась она держаться:
— Я не знаю! Несколько дней он был подавлен, озабочен. Как будто его что-то мучило. Но он со мной не делился. Я думала, что-то не ладится в торговле, и не докучала ему вопросами. И вот… И больше я ничего не знаю!
И она разрыдалась, уткнувшись в ладони.
Я произнес дежурные извинения и откланялся быстро. Она даже не заметила, кажется, вся погруженная в свое горе.
Вечером мы с Коробейниковым занимались составлением рапортов и ответами на запросы. Громкое дело взбудоражило все возможные высшие инстанции, и все они требовали ответов и отчетов, видимо, считая, что так мы будем работать лучше и расследовать быстрее. Обычное дело при резонансном убийстве. Даже не особо раздражает. В Петербурге подобного было не в пример больше. Я диктовал Коробейникову ответ на очередной запрос, когда в дверь, осторожно постучавшись, зашел купец Прохоров:
— Я к вам, Яков Платоныч, по личному делу.
Не понравилось мне, как он выделил голосом это «личному». Да он мне вообще не нравился. И какие-такие личные
— Это Коробейников, мой помощник, — представил я, — он принимает участие во всех расследованиях.
— Очень приятно, — видно, что господину Прохорову присутствие Антона Андреевича не приятно ни разу, — но мне бы хотелось лично.
А он настойчив. И видно, что от своего намерения не откажется. Ладно, давайте поговорим наедине, господин Прохоров, раз уж Вы так настаиваете. И я попросил Коробейникова выйти.
Едва Антон Андреевич покинул кабинет, как Прохоров приступил к делу, открыв свой саквояж и представив моему взгляду его содержимое. В саквояже лежали деньги. И немаленькая сумма, как я мог заметить. Ну, все ясно. Хоть и противно. Я сделал вид, что не понимаю, что происходит. Пусть выскажется. А потом я его порву:
— Не понял. Это что, улики?
— Триста целковых. Если Вы все спишете на случайность.
Надо же, какая прямота! Даже замаскировать свои намерения не пытается. И, судя по тому, насколько спокоен, ни секунды не сомневается, что взятку я приму. Сдерживаю бешенство изо всех сил, но аж дыхание перехватило от злости!
— Вы что задумали? Уберите!
— Не побрезгуйте, Ваше Высокобродие! — Прохоров, похоже, гнева моего не распознал, иначе уже бегом бы выбежал со своим саквояжем. — Катенька, она, видимо, вся в мать пошла. Кровь цыганская. Та тоже чуть что — сразу за нож хваталась. Пьяному мне однажды, знаете ли, чуть горло не перерезала. Жаль, быстро сгорела. Чахотка.
Так вот в чем причина его настойчивости! Отец считает дочь убийцей. И рассчитывает, что я за триста целковых не стану ее вину доказывать? Нравы, однако, у них в провинции!
Я поднялся из-за стола:
— Деньги заберите. И покиньте кабинет. Забирайте, забирайте! — я сунул саквояж с деньгами Прохорову в руки.
Вот теперь он понял, что я не шучу. И что денег не возьму. И выражение лица его стало злым, где-то даже взбешенным:
— Вы бы коней попридержали! Вы в городе без году неделя! Дадите делу ход — пеняйте на себя! — и в бешенстве вылетел за дверь, едва разминувшись с входящим Коробейниковым.
Тот посмотрел ему вслед удивленно:
— Ох, он и выскочил! Будто черта увидал!
— Да у вас тут в городе куда ни плюнь, то черт, то Бафомет!
После подобного испытания выдержки заниматься запросами высших инстанций было совершенно невозможно, и я отпустил Антона Андреевича. Домой не хотелось, и, стараясь успокоиться, я решил попробовать разобраться в странной книге, стимулируя свои мыслительные способности небольшой дозой хорошего коньяка. То ли дело было в стимуляторе, то ли я просто устал за день сильнее, чем мне казалось, только я задремал прямо за рабочим столом. Проснулся от острейшего присутствия в комнате чужого человека. И, вскинувшись, с изумлением обнаружил рядом с собой Анну Викторовну Миронову. Вот уж нежданное видение! Я вскочил со стула: