Яков. Воспоминания

Антонова Лада

Впрочем, водевиль не водевиль, но спектакль сейчас будет тот еще. Анна Викторовна возмущена до предела, даже дар речи потеряла. И этим единственным объяснялось ее молчание. Но долго оно не продлится. Сейчас она все мне выскажет, только слова найдет, достойные такого повода. Обязательно найдет! Трость же нашла! И мне нужно успеть погасить ее возмущение раньше, чем последует взрыв. Поэтому я старался говорить спокойно и уравновешенно, взывая к логике. К логике она способна, я сам вчера видел.

— Я не могу задержать человека за стихи.

Не

сработало. Возмущение бьет через край и того гляди выплеснется слезами:

— Да?! А за что же вы дядю тогда задержали?!

Недооценил я ее. Голос дрожит, но не от слез, а от злости скорее. И в руках себя держит крепко, даже на крик не сорвалась. Молодец. Значит, можно попытаться достучаться все же до разума:

— Смотрите, что получается: пять лет назад гибнет Саушкина. И ваш дядя уезжает из города. Через пять лет он возвращается в город, и гибнет госпожа Кулешова. С обеими из них у него была связь. Я не утверждаю, что он виновен. Но уж слишком много совпадений.

Анна Викторовна притихла, слушала внимательно. Но лице написана была вся гамма эмоций, от отчаяния до отчаянной решимости:

— Я Вам докажу, что он не виновен! Просто нужно чтобы убийца сам себя выдал! И во всем сознался!

— И как же это сделать?

Моей иронии она не заметила. Она вся в этом порыве, в своем желании доказать невиновность дорогого человека.

— А очень просто! Спиритический сеанс!

Боже, дай мне сил и терпения. Сейчас предложит спросить у духа Кулешовой, кто ее убил. Ох уж мне эти склонные к мистике девицы! Хотя, при таком-то дядюшке, неудивительно! А Анна Викторовна тем временем продолжала с жаром излагать мне свой план:

— Я поговорю с Кулешовым, и мы сделаем это еще раз. Я позову всех, кто был тогда. Только нужно, чтобы Вы дядю отпустили на этот сеанс!

Убежденности ей не занимать. Она и вправду готова все организовать. И я даже верю, что ей это удастся, она уговорит всех, и они придут. Всех, но не меня. Потому что я на такие глупости не соглашусь ни за что!

— Нет. Это невозможно!

— Ну почему? — вот теперь она почти кричит. — Это же в интересах следствия!

Я, впрочем, тоже начинаю терять терпение:

— Я не могу отпустить арестованного ради какой-то сомнительной версии!

— Яков Платоныч! — Анна заглядывает мне в глаза, она почти умоляет. — Ну убийца же не знает, что версия сомнительная! Он выдаст себя, вы увидите!

Господи, ведь и правда заплачет сейчас. И я сам не заметил, как понизил тон. И — я ли это? — кажется, готов и сдаться, лишь бы не расстраивать эту замечательную девушку.

— Ой, как же вы наивны, Анна Викторовна!

— Яков Платоныч… Ну, пожалуйста… Ну ведь вы же ничем не рискуете… — произнесла Анна жалобным, тихим голосом. И личико ее стало совсем несчастное.

Все. Этого мне не выдержать. Сдаюсь. Осталось быстренько придумать, как сдаться достойно. Коробейников, умница моя, пришел на выручку:

— Яков Платонович! — и умоляюще заглянул

в глаза. И в глазах этих, во всем его бесхитростном лице отчетливо читалось, что он готов луну с неба достать, не то, что умолять непреклонного начальника, ради такой замечательной и такой расстроенной барышни. Спасибо Вам, Антон Андреевич, романтичный Вы наш! Благодаря Вам я могу сдаться с честью, не предъявляя миру правду о том, что тоже не смог устоять перед ее просьбами! Хочется смеяться над всей ситуацией, но прежде над самим собой, разумеется!

— Хорошо. Но дядю я привезу сам, — сделал я вид, что поддался на уговоры.

Синие глаза вспыхнули радостью, лицо озарилось! Честное слово, это зрелище стоило любой капитуляции.

А в следующую секунду она сделала несколько быстрых шагов вперед. И раньше, чем я успел не то, что отреагировать, а даже и понять ее намерения, она меня поцеловала.

Разумеется, это был абсолютно невинный поцелуй. И в ту же минуту она поняла, что натворила. Смутилась страшно. С деревянной спиной быстро прошла к двери, преувеличенно деловито попрощалась с нами до завтра и быстро вышла.

И этой самой девушке я приписывал какой-то самоконтроль? Да она вся — сплошные чувства! Что почувствовала, то и сделала, ни на минуту не задержавшись. Нет, мне и в голову не пришло ни на минуту, что этот ее поцелуй был намеком на что-то более значительное. Намеки не для Анны Викторовны. Это была благодарность, такая же горячая, как и ее губы. Которую ни на секунду невозможно удержать в себе.

И этот неуправляемый ребенок будет вмешиваться в мое расследование? Я ее не контролировал, она и сама себя не контролировала. И в непосредственности и неудержимости своей могла что угодно натворить во время завтрашнего следственного эксперимента. А там, между прочим, будет убийца! И вот мне дела больше нет, как присматривать за этой взбалмошной особой.

Мое то ли недоумение, то ли возмущение вылилось в риторику:

— Ну, и что мне прикажете с ней делать, Антон Андреевич?!

В конце концов, именно Коробейников виноват в моем согласии на эту авантюру. Ну, или мне хотелось так думать. В любом случае, для моего раздражения он подходил отлично хотя бы тем, что был под рукой.

Впрочем, и этот объект я выбрал неверно. Коробейников витал в грезах и сарказма моего не заметил. А мечтательно пробормотал:

— Пригласите барышню покататься за город…

— Что?!

Моя вспыхнувшая ярость мгновенно вернула моего помощника с горних высей.

— Вы… спросили совета… — пробормотал он, — и я… не так вас понял.

И окончательно смущенный, Коробейников удалился к своему столу и зарылся в бумаги.

На следующий вечер в половине девятого мы с Петром Мироновым прибыли к Кулешовым. Нас встречал сам хозяин, казавшийся напряженным и расстроенным.

— Здравствуйте, господа. Придется подождать. Еще нет никого. Назначено было на девять.