Яков. Воспоминания
Шрифт:
Это мне было известно. Но я специально хотел прибыть пораньше, мне нужно было кое-что проверить. Поэтому я попросил Кулешова собрать всех домашних слуг, и пошел с ними беседовать, оставив Миронова нервничать у камина.
Мои предположения оправдались. Предположения и знания психологии. Да, как я и думал, люди такого типа не обращают особого внимания на прислугу. Они, в высокомерии своем, забывают, что у слуг есть глаза и уши. И я быстро нашел нужного мне свидетеля. В принципе, весь остальной спектакль был уже не так и необходим. Но пусть будет. Во-первых, я дал обещание.
К девяти собралась вся компания. Нервничающий Семенов, раздраженный Мазаев, Громова с чопорным выражением на лице. И Анна Викторовна Миронова, взволнованная, с каким-то свертком в руках. Она сразу подошла к своему дядюшке, заговорила ласково. Миронов нервничал так, что на него было жалко смотреть. Наконец все расселись вокруг стола, и я предложил начинать. Миронов распаковал предмет, принесенный Анной Викторовной и оказавшийся старинной спиритической доской, и подал знак слуге погасить свет. Теперь комната освещалась лишь свечами. Сидящие за столом соединили руки. Я наблюдал наивнимательнейшим образом, но мои наблюдения мало добавляли к тому, что мне было уже известно. Впрочем, и наблюдать было особенно не за чем. Выбитый из колеи Петр Миронов даже не попытался толком произвести впечатление. Почти сразу он стушевался, пробормотав: «Я не могу», и вышел из-за стола. Поднялись и остальные. Все были возмущены, и так или иначе, высказывали свое возмущение нелепым следственным действием, отвлекшим их от забот. Было ясно, что попытка провалилась, даже не начавшись.
Но я все же недооценил Анну Викторовну. Она-то верила в свой замысел, и верила, что это единственный шанс спасти любимого дядюшку. И когда все пошло не так, взяла дело в свои руки с решимостью и энергией, удивительными для такого юного создания:
— Дамы и господа! Я прошу тишины! Прошу всех занять свои места. Я сама проведу сеанс.
Ее целеустремленность, как ни странно, подействовала. Ворча себе под нос, участники снова расселись вокруг и, следуя ее указаниям, положили руку на ползунок.
От двери мне было все прекрасно видно. В том числе и лицо Анны Викторовны, серьезное и какое-то одухотворенное. Может, она и убеждала меня, приводя логические доводы. Но сейчас становилось понятно, что в спиритизм она верит. И ждет от этого сеанса куда большего, чем просто испуга преступника.
— Дух Татьяны Кулешовой, явись! Дух Катерины Саушкиной, явись!
Анна призывала духов твердым, почти приказным тоном. И на лице у нее была непоколебимая решимость, такая, что был бы я духом — явился бы в ту же секунду. Во избежание.
И тут, собственно, начался спектакль. Анна вскрикнула, запрокинула голову. Руки гостей, державшие ползунок, дрогнули, и он начал перемещаться. Сила впечатления была такова, что никто и не пытался отвести свою руку.
Но вот Анна замерла, уставившись в одну точку. Руки оторвались от ползунка.
— Громова! Они написали «Громова»! — указывая пальцем на доску заголосил Семенов, явно объятый ужасом.
Все
— Что это значит?
— А что? — лицо Громовой кривилось в попытке изобразить усмешку, голос дрожал. — Не сходите с ума!
Анна поднялась из-за стола с выражением ужаса и неверия на лице:
— Это Вы! Это Вы убили Саушкину и Кулешову!
Она не спрашивала, она утверждала.
Громова расхохоталась истерическим смехом:
— Не сходите с ума!
Кажется, она совсем потеряла самообладание. Прекрасно. Именно то, что мне и нужно. Она попыталась уйти, но я приказал ей сесть. Похоже, только теперь она вспомнила о моем присутствии в комнате:
— Вы же не будете строить обвинение на показании каких-то духов?!
— Конечно нет, — я подошел ближе. Так, на всякий случай. Эта женщина уже доказала, на что способна. И мне бы не хотелось, чтобы сейчас, загнанная в угол, она попыталась что-нибудь учинить. — Вот записки, которые получили жертвы незадолго до смерти. Написаны они искаженным почерком, так что узнать, кто их писал, невозможно. А вот письмо, которое мы нашли у господина Мазаева. Оно написано Вами, и подписано вашим именем. Здесь также письма из Вашей переписки с господином Мироновым. Так вот, между этими анонимками и Вашими письмами есть связь: бумага одинаковая.
— Бумага?! Да мало ли кто еще мог пользоваться такой бумагой?! — расхохоталась Громова.
Она теряла власть над собой на глазах, а я старался давить еще сильнее, и тоном, и позой. Мне нужно, необходимо было ее признание. Для меня доказательств и свидетельств было достаточно. Но не для суда. Любой умный адвокат камня на камне не оставит от моих улик. И поэтому я должен был добиться от нее признания, публичного. А она сильная, решительная женщина, убившая двух своих соперниц, если она соберется с духом, я не добьюсь ничего. И убийца останется безнаказанным. Мой шанс только один — здесь и сейчас. И я продолжал давить всей силой своего характера:
— Я навел справки. В Затонске такую бумагу не продают. То есть, купить ее здесь невозможно. А изготовлена она в Германии. Где Вы были пять лет назад.
Я пытался создать у нее впечатление, что знаю о ней все, что имею ответ на каждый ее вопрос. Но она еще не сдалась.
— А это не доказательство!
— Это косвенное доказательство. Но есть и свидетель.
Я пошел к двери, краем глаза отмечая, что все в комнате замерли, неподвижные, как статуи, и такие же безмолвные. Тишину нарушало только потрескивание свечей, мои шаги, да тяжелое, загнанное дыхание Громовой.
— Прошу Вас.
По моему приглашению в комнату робко вошла молоденькая служанка. Как я и предполагал, высокомерие Громовой сыграло с ней злую шутку. Такие дамы никогда не замечают слуг. А молоденьких хорошеньких служанок в особенности.
— Расскажите, что Вы видели в тот вечер, когда проводился спиритический сеанс, — попросил я девушку. Она робела перед господами и передо мной, но отвечала твердо и уверенно:
— Когда все гости стали расходиться, господин Мазаев забыли трость в прихожей.