Якутия
Шрифт:
– Я и я, поэт и поэт Якутии и Якутии, сейчас и сейчас в тайге и тайге. О и о, радость и радость, счастье и счастье, жеребец и жеребец! Здравствуй и здравствуй, меня и меня зовут и зовут Ырыа и Ырыа!
– Это двоичный стиль!
– крикнул человек, стоящий возле белого чума.
– А, мерзкие якуты!.. Вы что, не поняли, где вы?!
– Мы проезжали мимо.., - почтительно проговорил Головко.
– Мы не якуты, мы же вообще не монголоидной расы...
– А что ты имеешь против монголоидов?!
– рассерженно рявкнул человек
– Ничего, я наоборот... А его мы вообще не знаем, и стиля никакого не понимаем - двоичный, четвертной... Мы на свадьбу к другу...
– Лжешь!
– злобно перебил его человек и агрессивно сжал зубы.
– Вижу, что лжешь. Меня зовут Часатца, я - царь Эвенкии. Мы здесь сражаемся за свободу Эвенкии. Надо освободить нашу эвенкийскую тайгу и наши эвенкийские холмики и поляны. Чтобы всюду звучала эвенкийская речь, которую мы не понимаем из-за разных якутов. Сейчас разберемся, что у вас за свадьба.
– Они ехали в Алдан, к якутам, наверняка, с каким-нибудь заданием, - сказал Энгдекит.
– Разберемся. А этот юноша просто нагл!
– обратился он к Ырыа.
– Я не нагл, я творю искусство!
– презрительно сказал Ырыа.
– Мне нравится все это событие, меня это развлекает.
– Посмотрим, как это тебя дальше развлечет, - сказал Часатца.
– Ха-ха-ха-ха!!!
– засмеялся Энгдекит.
– А ты кто?
– Часатца подошел к Идаму.
– Он вел автобус, у него был пистолет, он из Нерюнгри...
– Ах, гнида!
– воскликнул Часатца.
– Я - эвенк, я - эвенк, - затараторил Идам.
– Я этих вез, я их хотел вам отдать, я про вас листовку писал, в школе расклеивал, в бане рассказал, в булочной старушек бунтовал, дядю Васю агитировал, я - ваш агент, я за вас, я с вами.
– Он действительно хотел вас передать эвенкийской народной армии?
– спросил Часатца.
Идам умоляюще посмотрел на Абрама. Жукаускас открыл свой распухший рот, но тут Абрам сказал:
– Он врет. Он считает, что все - Русь.
– Русь?
– переспросил Часатца.
– Что это?
– Ну, Россия.
– Ах, Россия...
– ухмыляясь, проговорил Часатца, хлопнув в ладоши.
– Видишь, что говорят твои сообщники...
Идам повернулся к Головко, смачно харкнул в него и произнес:
– Подлец!
Головко рванулся вперед, размахивая правым кулаком, но его остановил Энгдекит автоматом:
– Стоять!
– Я тебе дам, падла русская!
– рассерженно выговорил Абрам, - Будешь дерьмо мое лизать!
– Лижи сам, - с издевкой ответил ему Идам.
– Молчать!
– рявкнул Часатца.
– Я вас спрашиваю! Итак, зачем ты их вез?!
– А кто их знает, - сказал Идам, - они, вроде, хотят Якутию отделить. Деньги мне заплатили.
– Ага...
– кивнул Часатца, - понятно... А тебе что здесь надо?!
– он подошел к Илье Ырыа.
Ырыа весело захохотал, развел свои руки в стороны, выставил левую ногу и проговорил нараспев:
– Я и я, цуп и цуп, поэт и поэт, билет и билет, Якутия и Якутия есть и есть Бог и Бог. Мне все равно; я - высшее создание, я воспою вас, я могу вас уничтожить, не воспев. Молитесь мне, слушайтесь меня, пужыжа, гажажа, рузика. Масалюда жоня.
– Ясно, - сказал Часатца.
– Мне все ясно.
– Слушаю вас, - вопросительно обратился к нему Энгдекит.
– Вот этот вот, - он указал на Идама, - житель Нерюнгри, активный русский. Казнить без всего. А этот вот, - он показал на Ырыа, - дурачок, сумасшедший. Тоже казнить, к чему нам дальше слушать его пужыжы.
– Именно так!
– гаркнул Энгдекит.
– А вот с этими двумя надо разобраться. Ну что, будете говорить, или нет?
– Мы все сказали, - рассудительно начал Головко, - мы...
– Жергауль!
– крикнул Часатца.
Тут же откуда-то, наверное, из бежевого чума, появился огромный, очень мускулистый человек с толстым злобным лицом. Он выглядел вдвое больше Абрама Головко, и в руках у него была палка. Он подошел ко всей этой группе разбирающихся между собой людей и подобострастно посмотрел на Часатца сверху вниз. Вдруг раздался какой-то тупой стук; Жукаускас вздрогнул, Энгдекит резко вскинул автомат. Это был Идам, он упал в обморок и теперь, словно лишенное каркаса чучело, мешковато лежал в траве.
– Это... что еще за дерьмо?
– презрительно спросил Часатца.
– Сейчас уберем его, - четко ответил Энгдекит.
– Не понимаю!
– весело воскликнул Илья Ырыа.
– Разве не прекрасно быть казненным в станс гнусных достойных врагов?! Об этом можно только мечтать! Умереть, чтобы твоя отрубаемая голова выкрикнула какой-нибудь <пук-пук> в момент достижения топором его цели; прошептать свою последнюю тайну, когда огонь, охватывающий тебя, уже готов испепелить твой язык; напряженно молчать на колу; проповедовать гомосексуализм на кресте; являться целой поэмой из самого себя, болтаясь на веревке!.. Разве это не высшее чудо, смысл, восторг!.. Воистину, я счастлив!
– Посмотрим, как ты будешь дальше счастлив, - злобно сказал Часатца.
– Ха-ха-ха-ха!!!
– засмеялся Энгдекит.
– Да уберите же вы его наконец!
– крикнул Часатца.
– И этого тоже ведите к нашим заворачивателям и готовьте к заворачиванию.
– Слушаюсь!
– отчеканил Энгдекит.
Неожиданно Идам как будто пришел в себя и приподнял голову. Он испуганно посмотрел на Часатца и
Жергауля и пролепетал:
– Че...го? За...за...ворач...
– А то вы не знаете, - рассерженно проговорил Часатца, - Заворачивание - национальная эвенкийская казнь. Эвенки всегда заворачивали своих врагов. По нашей великой вере завернутый человек в следующем своем рождении становится эвенком, то есть с нами. А ведь это прекрасно!