Якутия
Шрифт:
Ефиму.
– Вы мертвы?..
– тяжело дыша, спросил Софрон, персворачивая Ылдя.
Лицо Ылдя было бледным, глаза закрыты, но ноздри чутьчуть трепетали.
– Вы не мертвы!..
– воодушевленно воскликнул Софрон, наклоняясь к Ефиму, приставляя свой рот к его рту и вдувая в него воздух.
Ылдя отпрянул, закашлялся и раскрыл глаза.
– Дорогой мой!
– умильно проговорил Софрон, отстраняясь.
– Что с вами? Вы сильно ранены?! У, гада!..
– Ммм...
– замычал Ылдя, но тут сзади Жукаускаса раздался какой-то шум. Софрон повернулся и увидел пытающегося встать пилота, который,
Софрон немедленно бросился к нему и резким ударом ноги в живот поверг его обратно на пол. Пилот бессмысленно выпучил глаза, и Софрон сильно ударил его каблуком по лбу. Пилот затих; Софрон немедленно снял с него автомат и парашют и вернулся к Ефиму, наклоняясь над ним и кладя парашют рядом.
– Ну скажите же, ну что с вами, ну как же вы...
– жалобно шептал Софрон, сжимая автомат.
– Хотите я вам что-то расскажу, покажу... Не умирайте! Не покидайте меня!
Вдруг его схватили сзади за шею и, цепко ухватившись, стали пытаться свалить и придушить. Жукаускас захрипел, зашатался, потерял равновесие, но тут, мгновенно подняв руки вверх, он ударил противника по почкам. Хватка ослабла, напавший пилот, сдавленно ойкнул и как-то обмяк. Но он все еще держал горло Жукаускаса и пытался его душить. Тогда Софрон завел руки назад, схватил пилота за воротник, издал победный вопль и резко рванул его на себя, нагибаясь. Пилот полетел вверх ногами, как какой-нибудь умелый циркач, перелетел через Жукаускаса, изобразив сальто, с грохотом упал на площадку все еще открытого входа, заскользив вниз, и, дико закричав, скрылся в небе. Софрон откашлялся, вздохнул, помотал головой туда-сюда, поводил плечами и подошел к Ефиму.
– Это ужасно...
– печально сказал он.
– Я убил его, сбросил, кончил... Но он же сам... Это же оборона... Как же нам теперь лететь?!
– Кхе...
– издал звук Ылдя.
– Как вы?.. Скажите?..
– Пло...хо...
– наконец выдавил из себя Ылдя, пытаясь улыбнуться.
– Может, вам чего-нибудь надо?.. Ну скажите, говорите...
– Не-ст... Я... Умираю... Умираю...
– Ну подождите же!
– засуетился Жукаускас, осматриваясь.
– Ну немного, ну сейчас... Что же теперь делать?!
– Пры...гайте...
– прошептал Ылдя.
– Да я не умею! Да я вас не брошу!
– Я...все...
– тихо сказал Ылдя, мужественно посмотрев на Софрона.
– Да нет, да я попробую, да мы...
– Там... кольцо... дерните... раскроется... Я хочу... скааать... вам... про... агента...
– Да как же это!
– печально вскричал Софрон, мечась из стороны в сторону.
– Как же мне вам помочь! Тут аптечка же должна быть! Я вас перевяжу!
– Не... надо... Агент... моя... любовница...
– тут Ылдя слабо ухмыльнулся, - она... в...Якутске...
– Да что вы!
– поражение воскликнул Софрон.
– Я ж там живу!
– Баба... очень... хорошая... В постели... замечат...
– Вам нельзя вести такие разговоры!
– строго сказал Софрон.
– Отдохните, расслабьтесь! Я попробую посадить самолет, или связаться по рации. Мы просто так не погибнем!
– Ее... зовут... Надя... Жукаускас...
– Что?!!!
– заорал Софрон, подпрыгивая.
– Надя Жукаускас?!! Моя жена?!!! Надя Жукаускас?!!!
– Оче... оче... очевидно...
–
– Ее... адрес...
– Знаю я ее адрес!..
– взревел Софрон, роняя слезу.
– Так вот ты как! Твоя любовница - моя жена! И еще агент моей же партии! У, сука! Так вот зачем она ездила на похороны бабушки в Алдан! И она с тобой, гад!.. И я тут всю Якутию изъездил для того чтобы к своей же жене вернуться! У, скоты! Вернусь, всех раздеру! Дробаха, Марга... И бедный Абрам погиб из-за... У, гад, я тебе дам, гад, ты, сука, знал, что ты, сволочь, мою жену, паскуда... это самое! Да я тебе...
Жукаускас поднял вверх автомат и с остервенением ударил Ылдя прикладом в нос. Раздался хруст, брызнула кровь.
– Вот тебе, вот тебе, вот тебе!
– кричал Софрон, молотя Ефима прикладом, словно в каком-то опьянении злобой и чувством справедливости.
Когда в очередной раз он поднял автомат и вдруг увидел красное неподвижное мертвое месиво перед собой, он застыл на какое-то время, потом грустно выругался и отошел от обезображенного тела.
Самолет летел как-то неровно, снижаясь, и словно вот-вот собираясь упасть. Труп одного из царей Якутии лежал внутри него; сзади оставался уничтоженный атомной бомбой город Алдан. Софрон Жукаускас, находящийся в этом самолете, вытер кровь со своих рук, печально посмотрел на труп, отвернулся и вдруг резко отбросил от себя автомат, судорожно сгибаясь. Его начало рвать мерзкой зеленой желчью, и он затрясся, словно роженица от схваток.
Обтошнив штабель ящиков рядом с мертвым Ефимом, Софрон вздохнул и вдруг вздрогнул от того, что самолет резко устремился вниз.
– Что же это, что же это...
– запричитал Жукаускас, еле удерживаясь на ногах.
– Что же делать, как же это...
Самолет продолжал почти падать, куда-то заворачивая; Софрон, шатаясь подошел к трупу и поднял лежащий рядом с ним парашют.
– Где, что?
– спросил он вслух, надевая его на себя.
Нащупав кольцо, Жукаускас подергал за него и осторожно подошел к проему. Внизу была прекрасная разноцветная земля.
– Не могу я!
– крикнул он.
– Страх, страх!
Никто не отвечал; самолет падал, словно потерявший свои загадочные свойства бумеранг.
– Жизнь за Якутию!
– торжественно провозгласил Софрон, обращаясь вниз.
– Эхма! За Головко! Якутияааааа....
Он подпрыгнул и резко бросился в проем, ступив на всю ту же площадку-дверь, по которой недавно скользили атомная бомба, Ылдя и пилот. Пробежав по ней несколько шагов, грохоча ботинками, он сорвался и упал головой вперед - вниз, расставляя свои руки в стороны, как будто в самом деле хотел полететь и все изменить.
Все заструилось вокруг, стало легким, никаким, смазанным. Какие-то пятна, какой-то промозглый ветер, огни и ужас пронзили это существо, оказавшееся в прекрасной стихии. Воздух пел вокруг; свобода как будто переполнила мир и выплеснулась наружу чудесным мельтешением незримых взвешенных частиц, которых нельзя было поймать, или ухватить, и которые заполняли всю среду своей царственной вездесущностью. Реальность полетела кувырком, невесомо замерев в одной из инерциальных систем. Что-то приближалась, фокусируясь; отчаянный трепет обнажал сердце и будто бы прекращал жизнь; душа забилась в теле, как пойманная птица.